Казалось, моя душа несется по бесконечному тоннелю куда-то, мягко покачиваясь в волнах эфира. Тело не слушалось меня, глаза видели только бархатный мрак. Неожиданная желтая вспышка заставила меня содрогнуться, пробуждая к жизни. В иллюминаторе сияла прекрасным ярким светом подводная звезда. Не знаю, может быть то было всего лишь видение, но мой истерзанный разум не желал изгонять его; он благодарил этот живой яркий шар чистого света за то, что он был, искрясь огнем на тысячефутовой глубине. Звезда угасла, но темнота уже не была полной, мой батискаф упорно шел к поверхности, чей еще слабый свет возрождал желание жить.
Хронометр еще шел, и на нем было три часа дня, когда, наконец, настоящее Солнце заиграло на полированной стали откинутого люка, вдыхая в меня истинную веру и искреннюю надежду.
Милях в трех дымил пароход. В свое время я пытался предусмотреть многое, и сейчас в кабине лежали красные ракеты и надувной плот. В 1508 на немецком углевозе «Данциг» заметили сигналы; невзрачный на вид пароход изменил курс и, осторожно лавируя между крупными гроулерами, направился к видневшейся в дали темной точке. Поплавки, смятые и треснувшие, выпускали бензин, волны уже захлестывали в люк, батискаф умирал. Странно быть может, но я не испытывал чувство утраты. Нет, я просто радовался Солнцу и весеннему ветру, впитывал вид моря, синевато-серого, с плававшими льдинами. Плотик был наполнен и, качаясь на расцвеченной радужными пятнами бензина воде, я наблюдал, как со звуком, напоминавшим жалобное всхлипывание ребенка, моя мечта о покоренных глубинах исчезла в океане. Ирония судьбы, но меня спасли те, от кого я так тщательно скрывал свой проект, против кого стремился его направить. Капитан «Данцига» Рудольф Верлинг еще не знал, что «Титаник» погиб, на старом углевозе не было радио. Впоследствии оказалось, что место, где меня спасли, находилось в ста милях северо-западнее точки гибели лайнера. Мне никогда не узнать всего происшедшего со мной в том царстве вечной ночи, где навсегда осталась часть моей души. «Данциг» доставил меня в Бостон. Благодаря деньгам и положению тайна осталась соблюдена. Никто не узнал, что список спасенных с «Титаника» увеличился еще на одного человека.
Теперь я только странный англичанин, сорока двух лет от роду. Выйдя из дому в полдень, англичанин этот старческой шаркающей походкой направится по Конрад-стрит к церкви. Любопытные взгляды проводят его, следя за удаляющейся спиной человека, потерявшего свое дело, но обретшего веру.
Юрий Петухов
Помрачение
Бессилие добра не есть добро, и никак нельзя признать должным тот факт, что лишь часть человечества желает должного, что весьма немногие живут как должно и что никто не может привести мир в должное состояние.
Красота воину оружие, кораблю ветрило, тако и праведнику почитание книжное…
Книгам бо есть неищетная глубина.
Тащиться на толкучку через полгорода да еще в субботу, заранее обрекая себя на потерю половины дня, Игорю очень не хотелось. Он не был завсегдатаем мест, где можно было разжиться практически любой книгой, но в отличие от большинства знал туда дорогу, бывал раз семь-восемь. Общее впечатление после таких посещений оставалось малоприятным. И не только из-за встреч с прожженными делягами, для которых книга ничто, нет — товар, только товар. Но и по другим причинам. Первый раз у него буквально из рук вырвали ценную вещь, Махабхарату из серии литпамятников, а взамен всучили пару макулатурных томиков, которым грош цена и по рыночной конъюнктуре и по содержанию. Он тогда просто растерялся от напора, от всесокрушающей и беспринципной наглости, с какой обдуривали новичка. Потом жалел. Но ругал только себя. Во второй — отдал двадцатник за то, что можно было купить за пятерку… На третий стал умнее и опытнее, и в результате вообще ничего не приобрел — дураков кроме него было не так уж много, а если и попадались, так не имели того, чего Игорь хотел. Да и впоследствии для того, чтоб заиметь нужную книгу, отдавал всегда больше: честного обмена не получалось, точнее, его просто не допускали живущие этим промыслом — они всегда в нужный момент оказывались рядом, перебивали сделку, уводили «товар» из-под носа. Игорь уже и расстраиваться перестал — какая, в конце концов, разница: трояком больше, трояком меньше — лишь бы заполучить желанное.
Он вышел из дома, так и не решив — куда поедет: в Сокольники, Измайлово или еще куда… Могло и вообще ничего не выгореть, хотя бы потому, что по субботам на толкучки любила захаживать милиция — и тогда всех как ветром сдувало. Игорь сердцем был на стороне не слишком-то активных, по правде говоря, равнодушных милиционеров — и он жаждал наведения порядка и пресечения нетрудовых доходов, но… В том-то и дело, что — но! Лишь после того, как он приобретет, что ищет, — вот тогда и пускай наводят и пресекают, давно пора! А сейчас надо ехать, в последний раз, и больше никогда, ни ногой!
Посреди сумрачной и слякотной московской зимы погодка вдруг раздобрилась, выделила на субботний день немного солнечного света из своих запасов. Солнце ослепляло, потому что было низким по-зимнему. Оно буравило ноздристые грязные сугробы с пробивающимися из них бесчисленными окурками, но не топило снега — грело в самый раз для января, без луж и сырости. И Игорь, топая к трамвайной остановке, незаметно отмякал. Настроение всегда приходило к нему по ходу дела, трудно было лишь раскачаться.
Сидел, щурился у трамвайного окошка — места были свободные. В трамвае и надумал — только в Измайлово, только там он возьмет нужную книгу! И решение такого пустячного вопроса взбодрило его окончательно — сегодня или никогда! И все, хватит, пора завязывать с этими книгообменами, не на книжках мир стоит, есть и поважнее дела. Вся эта книжная кутерьма, казалось, не имела ни конца, ни начала — будто всегда он существовал, ажиотаж этот. А теперь еще затеяли создавать новый огромный центр по «изучению спроса». Ничего кроме ухмылки и раздражения у Игоря такие липовые начинания не вызывали. Попробуй-ка разобраться, что мы читали, читаем и что будем читать! Ведь тут как в поговорке «скажи мне, кто твой друг…». Можно долго и тщательно изучать человека по его бумагам, расспрашивать знакомых и родных, а в результате получить набор ходячих конторских истин. А можно спросить у него самого, что он читает, узнать мнение о прочитанном — и сразу вся конторская писанина поблекнет, будь на ней хоть сотня внушительных штампов и печатей, и встанет перед тобой живой человек, личность. Вот так бы и спросить — что ты читаешь, великий народ?! Не у человека отдельного, а у всей нации. Только ведь не спросишь, не получится ничего. И вряд ли статисты, репортеры, чиновная братия да и ведущие популярных телепрограмм дадут ответ. Возможно ли получить нечто однозначное и непререкаемо-твердое, когда перед тобой не штампованные «болтики-винтики» в едином конвейерном строю, а люди — среди миллионов двух похожих не найти, возможно? Нет, думал Игорь, профанация это. Хотя все сложнее на деле-то. Почему мы должны сказать что-то одно: да или нет. Не вернее ли предположить и то, и другое: НЕТ, единого ответа не будет — все люди разные, у каждого свой характер, свой вкус, свой круг чтения — мы различны и тем хороши! но рядом встанет — ДА, есть единый ответ — ведь мы единый народ, за нами тысячелетия единства, несмотря на все войны и распри, за нами наши традиции, наши боли и наше счастье, наша история, наконец, наш язык. Мы различны, отличимы друг от друга, но мы и едины в своей общности — в этом ведь тоже одно из
