Сказать по чести, открывшееся в обширной зале зрелище трудно поддавалось охвату одним взглядом, но стоило и куда более крепких восклицаний.
На огромном столе была выстроена диорама. Полукруг стены позади нее был искусно расписан уходящим вдаль пейзажем. В небе плыли облака цвета сливочного мороженого, носились диковинные птицы и величественно висели фантастические термопланы.
А исполинский стол, на котором был даже не ландшафт, а ландшафты, покрывали трава и деревья, дороги и здания, фантастические машины и крошечные персонажи, занятые разнообразными делами. Все было выполнено с изумительной тонкостью и детализацией, что выдавало величайшее мастерство, исключительное трудолюбие и невероятную фантазию.
Здесь были война и мирный труд, путешествия и приключения, диковинные существа, невероятная техника и фантастические дальние страны. Синдбад спятил бы от зависти, только предположив, о каких приключениях повествуют эти сюжеты, а легендарный Алан Квотермейн утопил бы ружье в Лимпопо и отправился на покой, собирать бутылочные этикетки.
— Как видите, главным источником вдохновения служат мне истории о путешествиях великолепного Криса Асбурга Джума, — сказал мастер Максимилиан скромно.
— Изумительно, — пробормотал Рейвен.
— А изготовлено все из того материала, который ближе всего моему ремеслу. Да, все здесь из ткани, волоса, ниток.
Немного клея. Немного красок… Впрочем, красок и лаков довольно много…
— Что — и рельсы, и колеса поезда тоже из ткани?
— Рельсы и колеса кожаные. Макеты механизмов из шелка на проволочном каркасе.
— А люди? — Рейвен присел на корточки, всматриваясь в человечка размером с палец.
— Проволочный каркас заменяет скелет, форма тела вырезается из кожаных пластин нужной толщины и обматывается тончайшей шелковой нитью на клей. Одежда сшита из самого дорогого, самого тонкого шелка.
— А лица?
— Отливаю в форме из перламутровой пыли и специального лака. Я пробовал было воск. Но когда здесь включается освещение, а оно довольно прихотливое, становится жарко.
Подали калиновки. Выпили с удовольствием. Портной сказал:
— А теперь… — И защелкал выключателями.
Светильники направленного света создавали иллюзию реальности и расставляли акценты. Кроме того, множество осветительных приборов оживляли диораму: облака двинулись по небу, и поплыли тени, заплясали костры, задвигались люди… Нет, люди не двигались. Просто позы были очень вы разительны, а глаз, перемещаясь с одного персонажа на другой, будто бы видел бесконечное повторение каких–то движений, действий…
— Невероятно, — сказал Рейвен искренне.
— Есть у меня мечта, — сказал, воодушевляясь, скромный портной. — Только объяснить идею будет довольно трудно. Может быть, пройдемте в столовую?
— Я хотел бы побыть еще немного здесь, — сказал Рейвен.
Портной не заметил, как его гость переместился к двери.
выглянул в коридор и в окно, ведущее на улицу.
— Хорошо, здесь даже будет удобнее рассказывать! Мы, конечно, знаете, что мультифотографический фильм состоит из множества отдельных фотографий, сменяющих друг друга. И я подумал, что если на макете, подобном этому, двигать фигурки, чуточку изменяя их положение, как будто они занимаются своими делами, и снимать по одной фотографии каждой фазы движения, то при просмотре фильмы мои детки будут двигаться, как живые. Вы понимаете, о чем я веду речь?
Рейвен усмехнулся и как–то загадочно помотал головой. Затем взял портного за пуговицу и сказал каким–то отеческим тоном:
— Вы даже представить себе не можете, насколько хорошо я понимаю, о чем речь! Вам с вашим трудолюбием и мастерством давно следует заняться этим экспериментом. Это будет настоящее чудо. Возможно, лучшее из чудес, которое можно сделать своими руками.
— Вот и достойный господин Альтторр Кантор выразился в том смысле, что мои детки давно созрели для того, чтобы начать двигаться. — Портной переменился в лице, будто нечаянно проговорился, вскинул брови, нахмурился и вновь прояснел лицом. — Кстати, господин Кантор должен скоро прибыть ко мне в гости.
Рейвен, похоже, расценил это как сигнал.
— Та часть квартиры, где мы теперь находимся, имеет другой выход, как я понимаю?
— Что? Выход? Да… Есть другой выход.
— Не смею вас более отвлекать. Позволите мне воспользоваться вот этим самым другим выходом.
— Но так не принято.
— И все же, любезный Всемур Максимилиан, это было бы очень кстати для меня.
— Но… Это часть, где я живу… Я не склонен приглашать сюда посторонних. Если уж вы так торопитесь меня покинуть, то воспользуйтесь обычным ходом.
— Вы уже сделали для меня несколько исключений, — твердо сказал Рейвен и сделался вдруг неприятен, суров и даже, возможно, опасен. — Выведите меня с этой стороны. И, поверьте, так будет правильнее и лучше для всех. Для меня, для вас и для тех, кто на улице.
Мэтр Максимилиан испугался. Испугался не за свою жизнь, благосостояние или что– то мирское, чем обычно дорожат обыватели.
Он испугался, как славный владетель Роллон, когда осознал, что Песнь Исхода не минует ни его, ни его людей. Это был страх мистический, апокалиптический, будоражащий, а не парализующий. В мире стало холодно и пусто.
Кантор внезапно почувствовал, что должен спешить. Почему–то именно теперь. Отчего–то вдруг. Беспокойно ему стало за славного Всемура Макса, за дюжих полицейских и за успех засады.
Никаких тому не было предпосылок, причин и поводов. Все должно было получиться. Но он гнал свой паромотор, пугая извозчичьих лошадей и редких прохожих, тут и там неторопливо пересекавших улицу.
Пригнувшись к штурвалу, он давал самый полный ход и только едва сбрасывал скорость на виражах.
Ему смотрели вслед.
Рен со своими причудами, Мулер со своим самодурством… Провалитесь все в Эннон!
Паромотор влетел на крутой мост. Колеса запрыгали, загрохотали по крупному старинному булыжнику.
Гулом отозвался кузов. Тревожно, испуганно подпели стекла.
С самого горба моста Кантор мог уже видеть вдали крышу дома, в котором обитал Мур–мур.
Дом стоял на месте. И то неплохо…
Паромотор нырнул под эстакаду городской железной дороги. Кантора накрыла тьма.
Направо и вперед туман над брусчаткой. А впереди — белые клубы и завитки. Не то туман, не то пожар.
Туман метнулся к самому ветровому стеклу, залепил его мягкой серой ватой. Защипало глаза и запершило в горле. Пожар? Но запаха дыма нет.
Где–то пробило паромагистраль?
Стоп!
Кантор вывернул руль, судорожно перебирая руками по колесу, налегая…
Он едва не наехал на тело в долгополом пальто.
Паромотор метнулся, преодолевая мощь мотора и собственную массу, накренился, протащился боком и приложился в тумане левым боком к фонарному столбу, будто крейсер о привальную стенку.
Встал.
Кантор вздохнул.
