Отсюда начало то мы должны понимать в смысле первенства, потому что как днем из всего, что мы видим, нет ничего превосходнее солнца, так и ночью – ничего превосходнее луны или звезд. Поэтому указанное нами выше недоумение не должно больше смущать нас, и мы должны думать, что звёзды поставлены [на тверди] так, что они относятся к началу ночи, т. е. к первенствующему положению в ней. И виде Бог яко добро. Порядок тот же, что и выше. Припомним кстати, что и этого [творения] Бог не назвал по имени, хотя и могло бы быть сказано: 'И назвал Бог светила звёздами', потому что не всякое светило – звезда.
И бысть вечер, и бысть утро, день четвертый. – Если при этом иметь в виду дни такие, которые ограничиваются восходом и закатом солнца, то этот день будет не четвертый, а, может быть, первый; так что, можно думать, солнце взошло в то время, когда оно было сотворено, и зашло пока были созданы остальные светила. Но кто знает, что, когда у нас бывает ночь, в другом месте светит солнце, а когда у нас светит солнце, в другом месте бывает ночь, тот будет доискиваться более возвышенного значения для исчисления этих дней.
Глава XIV.
Объясняется 20 стих Бытия.
И рече Бог: да изведут воды гады душ живых и птицы, летающия по земли, по тверди небесней: и бысть тако. – Животные плавающие названы пресмыкающимися потому, что они не ходят на ногах. А может быть – потому, что есть еще другие, которые пресмыкаются на земле под водою. Или же не существуют ли и в водах пернатые, как напр. рыбы, имеющие чешую, или же иные, которые чешуи не имеют, а держатся при посредстве перьев? Какие животные должны быть в данном месте отнесены к числу летающих, относительно этого возможно недоумение. Ибо вопрос еще и в том, почему летающих животных [писатель] отнес к воде, а не к воздуху. В самом деле, мы не можем в настоящем месте разуметь только тех птиц, которые любят воды, каковы, напр., нырки, утки и другие подобного же рода. Ибо если бы писатель сказал здесь только о них, то в другом месте он не преминул бы сказать и о других птицах, в числе которых некоторые до такой степени имеют отвращение в воде, что даже не пьют ее. Разве, может быть, водою в настоящем случае он назвал этот смежный с землею воздух, потому что влажность его даже в самые ясные ночи доказывается росою, а также и потому, что он сгущается в облако. А облако – та же вода, как это чувствуют все, кому приходится ходить по горам среди облаков, или даже по полям во время туманов. В этом именно воздухе, как говорят, и летают птицы. В том же более высоком и чистом воздухе, который всеми называется настоящим воздухом, они летать не могут, потому что вследствие своей тонкости он не выдерживает их тяжести. В нем, как утверждают, не собирается облаков и не бывает никаких бурь; там нет ветра и до такой степени тихо, что будто бы на вершине горы Олимпа, которая, как говорят, поднимается за пределы этого влажного воздуха, некоторые письмена, начертываемые обыкновенно на пыли, по истечении года были находимы в целости и неповрежденности теми, кто всходил на эту пресловутую гору.
Поэтому не без основания можно полагать, что в Божественных писаниях небесною твердью называются даже и эти пространства, так что, можно думать, и тот спокойнейший и чистейший воздух относится к тверди. В самом деле, именем тверди может быть обозначено даже спокойствие и великая тишина [3] предметов. Отсюда, полагаю, во многих местах псалмов и говорится: и истина, твоя до облак (Пс. XXXV, 6; и LVI, 11). Ибо ничего нет тверже и чище истины. И хотя облака собираются в пространстве, лежащем ниже области чистейшего воздуха, а потому приведенные слова [псалма] надобно понимать иносказательно, однако они взяты с таких предметов, которые в данном случае служат некоторым подобием; так что более устойчивая и чистая тварь, наполняющая пространство от высшего неба до самых облаков, т. е. до этого туманного, бурного и влажного воздуха, представляет собою по справедливости образ истины. Таким образом, птицы, летающие над землею, под небесною твердью, правильно приписаны водам, потому что воздух не без основания называется водою. Отсюда же дается понять то, что о воздухе вовсе не сказано, как или когда он создан, потому что низший воздух заключается в имени вод, а высший в имени тверди, и, таким образом, не опущен ни один из [четырех] элементов.
Но, может быть, кто-нибудь скажет: 'если слова: да соберется вода дают нам понять, что вода создана из первоначального материального смешения, а это собрание Бог назвал морем; то как можем мы здесь разуметь сотворение этого воздуха, который не называется морем, хотя и может называться водою'? В виду этого мне кажется, что в словах: да явится суша сделано указание не только на вид земли, но и на вид этого плотнейшего воздуха. Ибо при посредстве него освещается земля, так что становится для нас видимою. Отсюда, в одном этом изречении: да явится сделано указание на все, без чего не могло явиться суши, т. е. и её внешний вид, и её обнаженность от воды, и распространение по ней воздуха, при посредстве которого доходит до нее свет из высших мировых частей. Или же скорее вид этого воздуха не указывается ли в изречении: да соберется вода, потому что, когда воздух сгущается, то кажется, что он производит воду? Отсюда, может быть, собранием воды [писатель] назвал такое сгущение [воздуха], что явилось море; так что то, что носится не собранным, т. е. не сгущенным, есть та вода, которая может поддерживать летающих птиц и называться тем и другим именем, т. е. и более тонкою водою и более плотным воздухом. Но когда спрашивается, от чего он произошел сам, об этом не говорится. Или [наконец], может быть, не справедливо ли мнение некоторых, что слои этого воздуха образуются из влажных испарений моря и земли, – слои воздуха, с одной стороны, настолько более плотного по сравнению с высшим и ясным воздухом, что он является удобною средою для летания птиц, а с другой настолько более тонкого по сравнению с тою водою, которою омывается наше тело, что он в сравнении с нею является нашему ощущению сухим и воздушным. Но так как о земле и море сказано выше, то и не было надобности говорить об их испарениях, т. е. о водах, как стихии для птиц, раз ты уже знаешь, что самый чистый и спокойный воздух отнесен к тверди.
Ибо ведь и об источниках и реках не сказано, как они явились. Но люди, которые вводят в подробнейшее исследование и обсуждение этого предмета, говорят так, что из моря незаметно в вид эфирного тока, т. е. таких испарений, которых мы не можем примечать, выделяются пресные пары, из коих составляется облако; и отсюда, земля, смоченная дождями, напояется и пропитывается в своих сокровеннейших полостях в такой степени, что эта, скопляющаяся и разными путями стекающаяся, вода пробивается в источники то малые, а то и достаточные для образования рек. Доказательство этого указывают в том, что пар от вскипяченной морской воды, полученный при помощи изогнутой крышки (cooperculo), дает пресную на вкус влагу. Равным образом, для всех почти очевидно, что обмелевшие источники чувствуют недостаток дождей. Свидетельствует об этом и священная история, когда, во время засухи, Илия молился о дожде: сам молясь, он приказал своему отроку устремить взор к морю, и, когда тот заметил поднимающееся с моря маленькое облачко, Илия возвестил взволнованному царю о наступлении дождя, которым царь едва не был измочен на пути домой (III Царств. XVIII, 43, 44). И Давид говорит: Господи…, призываяй воду морскую и проливаяй ю на, лице земли[4]. Поэтому, назвав море, о других водах, как о тех росоносных водах, которые по своей тонкости представляют воздушную среду для летающих птиц, так и о водах источников и рек, [писатель] счел излишним говорить, если первые происходят от испарений, а последние от повторяющихся дождей, которыми напояется земля.
Глава XV.
О том же 20 стихе, а также и 21, 22, 23 и 24 стихах Бытия.
