Черепаховый суп

мне тут на хрен не хватало», – подумал я. Но Буги промолчала. Тогда я рискнул пересказать ей инструкции Сабжа и, виновато оглянувшись на Проводника, растянулся на одном из диванов.

50. Вопреки и благодаря

Ветер стих, и стремительно тускнеющая синева, лишь слегка разбавленная перьями случайных облаков, заполнила неровный прямоугольник там, где раньше была крыша. Я неторопливо скрутил на колене самокрутку – благо табака в «заросшей» Нулевой оказалось полно – и, немного подумав, протянул ее Буги. Она удивленно взглянула на меня, кивнула и взяла. Я сделал еще одну самокрутку и протянул ее Сабжу.

– Нет, брат, спасибо, – покачал головой Проводник, – у меня свой табачок имеется.

С этими словами он похлопал по тощему кисету у себя на поясе, где лежала та самая травка, которую он заваривал в прошлый раз. Я уже знал, что сегодня, когда стемнеет (на этот раз Сабж почему-то настаивал, что должно быть темно), снова будет сооружена донья. Знал, потому что час назад мы с Сабжем перетаскали в Нулевую весь имеющийся поблизости сушняк. Буги все это время сидела, забравшись на стену будки, и внимательно оглядывала окрестности с дробовиком в руках.

Я кивнул и закурил. Разговор как-то сам собой сошел на нет, но никого из нас это не беспокоило. Слова отслоились и отпали, как старая чешуя или засохшие комки грязи. Мы слишком давно и хорошо знали друг друга, а кроме того, было еще кое-что, связывающее нас крепче любой петли. Эпицентр. Его перманентная, естественная опасность и его недоступная цивилизации естественная красота. Да взять хотя бы этот закат. Разумеется, он не идет ни в какое сравнение с безумством красок, с какофонией цветов и оттенков, которая каждый вечер происходит на городском небосклоне. Загрязненная атмосфера, как линза или закопченное зеркало, преломляет, изменяет, делает насыщенными цвета заката. Это красиво, но, черт побери, это красота порока. И сравнивать закаты Эпицентра и закаты Города – все равно что сравнивать пресыщенную всеобщим поклонением красавицу с симпатичной провинциалкой. С первой все понятно: ею стремишься обладать, она создана, чтобы разжигать страсть. А вторая... ее хочется любить, оберегать. Не владеть, а быть рядом, быть ее частью, быть... ну не знаю, быть ее достойным, что ли (причем прежде всего в своих собственных глазах).

Вот и теперь я не мог оторваться от этого зрелища: стремительных, но мягких переходов цвета в цвет, света в полутьму, постепенного распада на оттенки и полутона. Это небо воодушевляло и успокаивало, под ним было легко молчать. Минуту, другую, третью... Да сколько было у нас таких минут! В жизни сталкера любой оборванный пунктир – это, вполне вероятно, промежуток между жизнью здесь и смертью там. Да нет, что я говорю, какое там «вполне вероятно». Смерть в Эпицентре – всегда стопроцентно гарантирована, если не для тебя, то для того, кого убьешь ты сам. И тут, в Нулевой, смерть никуда, конечно, не исчезает, но, теряя направленность на определенный результат, на финишную ленту, которую вспорет заряд дроби или разорвут смыкающиеся челюсти, – концентрируется и становится частью тебя самого: твоим дыханием, сердцебиением, рефлекторным движением ресниц – тем, о чем не думаешь, чего не замечаешь, но о чем всегда, где-то в подсознании помнишь: я дышу, мое сердце бьется, мои веки смачивают роговицу глаза, моя смерть теплится во мне моей жизнью. И это понимание дает право на существование мне и моим друзьям под пастельными, приглушенными цветами заката, в тишине Эпицентра, в странное, таинственное мгновение, когда дневные хищники уступают свои ареалы обитания хищникам ночным, так же как дневная синева неба уступает место ночной пустоте, поглощающей цвета. Впрочем, я слегка приврал для красного словца, ведь это был круг третий, и здесь нет разницы между ночными и дневными хищниками, а если и есть, то я понятия не имею, в чем она заключается.

Но главное... у меня не хватает словарного запаса (больше того, я не уверен, что такие слова вообще существуют), чтобы объяснить, каково это – пребывать в этом мгновении, быть его составляющей, быть вопреки смерти и в то же время благодаря ей.

Каждый из нас знал и чувствовал это, так что лишние слова были ни к чему.

Через час или чуть больше костер Сабжа, выстреливая яркими искрами, превратил все, что находилось дальше пары метров от центра Нулевой, в сплошную стену темноты. Затасканное сравнение, но именно так это выглядело. Проводник, голый по пояс, кружил вокруг огня, как какой-нибудь светлокожий шаман, помешивая в котле из огнеупорного пластика и подкладывая особым образом дрова. При этом он то слегка пританцовывал, то замирал на месте, то начинал ходить вокруг доньи, критически оценивая, как лежат поленья. Ему не хватало только бубна и перьев.

– Сабж! – крикнул я, чувствуя, как уже знакомо поднимается настроение от запаха отвара. – Ты сейчас знаешь, на кого похож, брат?

– На кого?

– На шамана!

– А я кто? – с наигранным возмущением спросил Сабж и пропел куплет из трехгодичной давности хита «Flying Shoes». Немного фальшиво, но зато очень громко:

Белый шаман ударил
В бубен луны июля,
Вышли из темных улиц
Люди народа Пули!
Сбитые звезды тают
В этом неверном свете,
Спустятся с темных крыш
Люди Стальных Мачете!

Надо заметить, что на этот раз запах отвара был более резким. И мой организм отреагировал на него иначе: вместо прилива энергии, как было в прошлый раз, наоборот, стало лень делать лишние движения. Зато настроение зашкаливало. Все время хотелось улыбаться.

– Браво, Сабж, – пробормотала Буги, которая валялась на траве, положив голову на одну из полуразвалившихся шпал. Насекомых, которые наверняка завелись бы в полусгнивших деревяшках, здесь можно было не опасаться. Ведь насекомые – тоже часть Эпицентра, а значит, в Нулевой их быть не могло. – Какого хрена ты вообще таскаешься в Эпицентр? Тебе надо торчать где-нибудь в гетто, долбить хип-хоп и... И вообще, какого хрена ты белый, а, парень?

– Сие мне неизвестно, – довольно улыбаясь, откликнулся Сабж, на которого запах кипящих в котле трав, похоже, совсем не действовал. – Но, подозреваю, в одном из прошлых своих воплощений я был чернокожим. А до того – ленивцем. Или коалой, точно не скажу.

– Почему ленивцем или коалой?

– А потому что мне тоже нравится жить в кайф, не сильно напрягаясь.

– А мы тут все такие, – заметил я. Жутко хотелось курить, но я никак не мог заставить себя пошевелиться и свернуть самокрутку. – Сабж, скрути мне покурить, приятель. Я что-то совсем растекся от этих твоих ароматов.

– Это не мои ароматы, – неожиданно серьезно ответил Сабж и кивнул в сторону от костра, – это Его ароматы. Но я пока занят. Потерпишь часок?

– Часок? Да ты спятил... Буги, а может, ты соизволишь снизойти до того, чтобы сделать мне покурить?

– Даже не проси, – не поворачиваясь, ответила Буги, – я сама мечтаю о затяжке последние полчаса.

– Ну и хрен с вами, – ответил я, капитулируя перед обстоятельствами.

Сон, если я уснул, а не потерял сознание, накрыл меня быстрее, чем паровоз братьев Люмьер.