— Не суйся со свиным рылом в калашный ряд, — прокомментировал Щепкин. — Каждый сверчок знай свой шесток.
— Не плюй в колодец… — заметил невозмутимо Глазунов. — Ты ж и впрямь не инженер, Даня! — и затянул, как молитву, бубняще далее: — «Что же касается сути представленного проекта нового летательного аппарата, то мы не можем считать его оригинальным. Совершенно аналогичная, совпадающая до деталей конструкция полутораплана с тянущей винтомоторной группой была предложена в 1916 году военному ведомству царской России инженером Модестом Яковлевичем Шубиным, намечалась к строительству в г. Петрограде на заводе Первого Всероссийского Товарищества Воздухоплавания, но по неизвестным причинам построена не была. В связи с вышеизложенным мы не можем считать вашу конструкцию самостоятельной и рассматривать ее как нечто новое в морском самолетостроении. Не подскажет ли тов. Щепкин, где он познакомился со считавшимися утерянными чертежами самолета инженера М. Я. Шубина?»
— Ну, вот видишь? — мучительно багровея, выдохнул Щепкин. — Оказывается, я еще и ворюга! Обобрал этого самого петроградского Модеста! Господи, я ж его и в глаза не видел! Мы это все… Наше! Работали, мечтали — и на тебе! За что же нас так?! Кто подписал?
Нил Семеныч повертел бумагу, даже зачем-то посмотрел ее на просвет и сказал нехотя и угрюмо:
— Референт комитета… Закорюка какая-то… Не то Топилин, не то Тумилин… Не разберу!
И хотя врать Нил Семеныч совершенно не умел, на этот раз он врал: прекрасно он разобрал фамилию, но огорчать Щепкина по личным причинам заранее не хотел.
7
Твердая рука коснулась плеча студента-дипломника Теткина. Он помычал во сне, сел, заскрипев стульями (ложе он себе устроил из них), и, наконец поняв, кто перед ним, вскочил, растерянно прикрывая ладонью голую грудь.
Главный конструктор экспериментального КБ Юлий Викторович Томилин разглядывал его с явным интересом. За его спиной в дверях топтался, выразительно звякая ключами, комендант.
— Вы что же, здесь изволили отдыхать? — осведомился Томилин, оглядывая длинную комнату чертежной, поставленные по ранжиру кульманы, аккуратные занавески на распахнутых в душный рассвет окнах.
— Дрыхнул, стервец… — предательски подтвердил комендант, хотя сам же разрешил Теткину остаться на ночь.
Николай Теткин мучительно краснел. И хотя он был головы на две выше Томилина, казалось, на глазах тает и уменьшается в размерах. К Юлию Викторовичу он относился с почтительно-восторженным умилением, со всей силой понимал стыд своего теперешнего положения. Стоит в длинных сатиновых трусах полуголая дылда, босиком. На подоконнике шмат недоеденной ливерной колбасы, банка из-под килек набита наглухо махорочными окурками, брюки и рубашка болтаются на стуле. А его, как некую бактерию под микроскопом, брезгливо изучает безукоризненный человек, тонкий, сухой, как трость, в стерильной белоснежной рубашке с черным галстуком, морозной свежестью отдают его наглаженные, без морщинки, белые брюки, на светлых башмаках из замши ни пятнышка. И весь он — олицетворение немыслимой, недостижимой для простого смертного строгой и сдержанной аккуратности.
— И как он… проник, Юлий Викторович, ума не приложу! Загадка природы! — в предчувствии разноса заскорбел комендант.
— Вы — идите! — не оборачиваясь, бросил Томилин, и тот исчез, словно растаял.
Странное дело, в этом огромном, многооконном здании на Плющихе, со множеством разнокалиберных окон, дверей и помещений, особое конструктбюро Томилина в ожидании переезда в новое здание и крупного расширения занимало только один, верхний этаж. Из многочисленного начальства комендант признавал одного только Томилина и боялся тоже только его. Может быть, потому, что лишь томилинский сейф и кабинет каждый вечер он опечатывал сургучными печатями и отвечал за их неприкосновенность головой. Не вешать же сургучи на нижние классы, где осоавиахимовцы изучали устройство противогаза и тракторного двигателя? Или на контору зелентреста? Или на модельные мастерские?
Пока Теткин лихорадочно одевался, Томилин кончиками пальцев, как дохлую мышь, взял огрызок колбасы, выкинул его за окно и, распахнув его пошире, выветривал тяжелый махорочный дух.
Теткин начал мямлить, но Томилин, щелкнув крышкой карманного хронометра, посоветовал:
— Я бы, Николай Николаевич, порекомендовал вам прежде всего умыться!
Теткин, бухтя ножищами, пронесся по полутемным коридорам, ссыпался по скрипучим лестницам вниз, в вестибюль, где стоял бачок с питьевой водой и кружкой на цепи.
Комендант сидел за деревянным барьером с турникетом, озирал оклеенные пестрыми плакатами стены и, скребя бритую голову, озадаченно вздыхал:
— Слышь, Колька, с чего «сам»-то сегодня ни свет ни заря обрушился? Ты не злись, я тебя побудить хотел, да не поспел! Он как ошпаренный наверх вознесся!
Только теперь студент-дипломник Теткин, орошая стриженную под бобрик повинную голову из бачка и фыркая, вдруг понял, почему во всем здании еще стоит такая тишина, — всего-то шесть утра, петушиное время. И сам удивился: по Томилину можно было проверять часы, вступал в свои владения ровно в восемь, секунда в секунду. Что это он сегодня — такой ранней птахой?
Когда вернулся — конструктор стоял перед его кульманом и изучал на наколотом ватмане эскизы не очень понятного сооружения.
Теткин стесненно покашлял в кулак, переминаясь за его спиной.
— И из-за этого вы изволили не спать ночь? — спросил тот, не обернувшись.
— Не получается, — отчаянно и тихо сказал Теткин.
— Излагайте по порядку, Николай Николаевич! — чуть заметно усмехнувшись, Томилин зажал в твердых губах прямую трубку и чиркнул зажигалкой. Запахло ароматным английским «данхиллом».
Теткин начал излагать… Когда две недели назад в своем институте он узнал, что его направляют в томилинское КБ не просто на преддипломную стажировку, но для того, чтобы он выполнил настоящую практическую работу, имеющую реальную оборонную ценность, каковая и будет зачтена ему как диплом инженера, он ошалел от счастья. О Томилине говорили всякое: педант, зануда, помешан на точности, чертежа не примет, если даже одна-единственная цифрочка выписана не по трафарету… Но одного никто у него отнять не мог: Томилин — это было имя, легенда… В их же возрасте, когда они лишь зубрят и на что-то надеются, он уже стоял у истоков отечественной авиации, имел на счету несколько удачных аэропланов, работал вместе с Сикорским над «Ильей Муромцем», словом, Томилин — это Томилин!
Нельзя сказать, чтобы в КБ студента приняли с радостью. Но и не отказали. Юлий Викторович повертел в изящных длинных пальцах бумаженцию розового цвета — направление на стажировку, небрежно придавил его бронзовой пепельницей и сухо, но четко определил, чем ему предстоит заниматься.
Студенту надлежало заняться разработкой идеи «авиадрезины». Сначала Теткин не понял, почему железнодорожной дрезиной должно заниматься самолетное КБ, однако, когда услышал, что двигает сооружение авиационный мотор, успокоился.
Томилин объяснил, что закрытой противопулевой броней, вооруженной двумя пулеметами «максим», имеющей запас хода не менее двухсот километров, толкаемой легким мотором дрезине полагается вихрем врываться на вражеские железнодорожные коммуникации и выполнять диверсионно-разведывательные функции, проникая по рельсам в глубокие тылы.
— Но для такой работы больше подходит нормальный самолет-разведчик, — заметил Теткин удивленно.
Томилин мягко объяснил, что авиадрезина и намечается как средство, заменяющее самолет- разведчик в том случае, если авиация будет лишена возможности боевого применения по причине нелетной погоды.
