– Ладно. Тогда я пойду поброжу по музею, – сказала Луиза, – и буду каждые четверть часа заглядывать в вестибюль. Если через полчаса тебя не будет, я иду за тобой. Договорились?
– Договорились.
Я поглядела ей вслед, когда она направилась в музей. Мне так захотелось пойти вместе с ней и посмотреть на картину, где две старые женщины собирают уголь на железнодорожных путях, или взглянуть на картину, которая называется «Белое на белом». Но я пошла в другую сторону, пока не дотла до дома, где жил Жак. Я нажала кнопку лифта. Терпеть не могу лифтов без лифтера. Так и кажется, что ты вот-вот застрянешь. Лифт дополз до нужного этажа и остановился. Невидимая рука открыла двери, и я оказалась на выкрашенной в зеленое площадке с пятью мрачно закрытыми дверями. На каждой виднелась медная дощечка, расположенная над кнопкой дверного звонка. Первая же ярко отполированная дощечка гласила: «Жак Ниссен».
Я с трудом вытащила руки из карманов, точно они стали мраморными, как ноги у принца в старой сказке, и позвонила.
Прежде чем звонок отзвенел, Жак открыл дверь. Я почему-то ожидала, что дома он окажется в халате или вообще в чем-нибудь необычном, но он был в своем привычном темном костюме.
– Заходи, заходи, Камилла, – сказал он торопливо. – Умница, что пришла. Я говорю по телефону.
И он поторопился через длинный темный холл обратно в гостиную. Гостиная его была, как и у Моны, обставлена современно, только несколько в ином стиле. Большинство предметов мебели были черными и, я бы сказала, «китаистыми», в то время как у Моны мебель светлая, «шведоватая». Шторы как зебры – в черно-белую полоску. Жак сидел на подлокотнике ярко-красного кожаного кресла и говорил по телефону.
– Конечно, дорогая… конечно, я понимаю, моя красивая отважная девочка… – Затем он добавил: – Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, – и почмокал губами, изображая поцелуй.
Я думала: «С кем же он так разговаривает?» Я злилась на него за то, что он смеет так с кем-то разговаривать, когда еще недавно держал мою маму в объятиях и целовал ее.
Он повесил трубку и повернулся ко мне с улыбкой.
– Я не сказал ей, что ты пришла ко мне, пусть это будет нашим маленьким секретом. – И он погладил телефонную трубку, точно это был человек, с которым он только что говорил.
– Кому не сказали? – спросила я.
– Роуз. Твоей маме.
Я отозвалась ледяным голосом:
– Она не хочет вас видеть. Никогда.
– Она сама тебе это сказала? – спросил Жак, улыбаясь.
– Нет, – ответила я. – Ей незачем мне говорить. Я и так знаю.
Жак встал с красного кресла, подошел к черному шкапчику, достал оттуда хрустальный графин и два хрустальных стакана. Локон светлых волос упал ему на лоб.
– Как думаешь, ты не слишком мала для шерри? – спросил он и, не дожидаясь ответа, плеснул приятного цвета жидкость в стакан и протянул его мне. Затем наполнил второй стакан и поставил графин на черный квадратный столик.
– Камилла, – сказал он, – моя бедная маленькая милая Камилла. – И какая-то внезапная печаль отразилась в его взгляде. – Ты еще очень маленькая девочка, хоть и стараешься казаться взрослой. И ты меня ненавидишь всей душой, не так ли? И тебе хочется продолжать меня ненавидеть, правда?
Я ничего ему не ответила. Я просто держала стакан с шерри в руке и смотрела на него. Он выглядел несчастливым и каким-то очень добрым, каким я его никогда прежде не видела, и это меня напрягало.
– Не надо ненавидеть меня, Камилла, – говорил Жак. – Я попытаюсь кое-что объяснить тебе. То, что я хочу тебе объяснить, трудно выразить словами, потому что это сама жизнь.
– Мне надо скоро уходить, – сказала я.
– Ну, тогда побудь столько, сколько можешь. Я тебе расскажу сказку. Однажды в одном саду жила-была прекрасная роза.
– Мама, – сказала я.
– Да, аллегория слишком прозрачна, правда? Мамино назначение в жизни быть самой собой, и быть красивой, и быть любимой. Она не ждет восхищения, она ждет любви. Твой отец все время восхищался ею как бы на расстоянии, но это не то, что нужно Роуз.
Я не слушала его. Отключила слух. Пусть говорит что хочет, это будет сплошная ложь.
Он продолжал говорить, я улавливала его речь, а потом моментально стирала из памяти.
– Роуз нуждается в тепле, в нежности, в эмоциональной защите. Розы цветут только в ухоженных садах, их надо защищать от ветра и холода. А твой отец весь целиком принадлежит строительным лесам, и скорее ветер, а не женская рука, шевелит его черную шевелюру, твой отец в основе своей человек холодный, Камилла.
– Папа вовсе даже не холодный! – закричала я.
– Ты когда-нибудь видела, чтобы он просто так, невзначай обнял маму? – спросил Жак.
– Конечно, – ответила я. И постаралась вспомнить. И не смогла. И все равно я продолжала ненавидеть Жака. Мне было легко его ненавидеть.
Жак взял графин с квадратного столика и подлил шерри в мой стакан, хотя я отхлебнула всего один глоток. Затем он наполнил свой.
