Я оставила куклу в раздевалке и поторопилась в аптеку, которая была за углом, где меня дожидалась Луиза. Перед ней на прилавке стояла чашечка кофе и стакан с апельсиновым соком. Я взобралась на высокий круглый табурет и уселась рядом с ней.
– Я так расстроена, что больше ничего и не смогу съесть, – сказала Луиза. – Да у меня ни на что и денег не хватит.
– Могу одолжить тебе пятьдесят центов, – предложила я. – А что случилось?
– Да конечно же, опять они, Мона и Билл.
Луиза всегда называла своих родителей по именам.
– Ну, они вчера опять разругались, когда вернулись домой. Сначала они ссорились шепотом, чтобы мы с Фрэнком не слышали, а потом стали орать все громче и громче, и «Дело кончилось тем, что Мона стала швырять в него бетховенскую симфонию, пластинку за пластинкой, судя по грохоту, это была Девятая», – сказала Луиза и скорчила гримасу. У нее такой подвижный рот, он двигается, даже когда она молчит и просто слушает. Можно бы сказать, что он у нее уродливый. Если говорить так, отвлеченно. Но на ее лице он не производит впечатления уродства. Он очень большой, точно кто-то взял нож и полоснул от уха до уха. У нее тонкие губы, но оттого, что они такие подвижные, этого как бы не замечаешь. Фрэнк зовет ее уродиной. А мне нравится ее лицо. Оно как ветреное утро с бегущими по небу облаками: то свет, то тень. Волосы у нее рыжие, но глаза не зеленые, а голубые, а кожа на лице белая и вся в веснушках, как у вчерашней тетеньки в ресторанной уборной.
– Непонятно, почему они не могли поругаться раньше, прежде чем явились домой, – сказала Луиза. – Хуже всего то, что люди уже стали выглядывать в окна и требовать, чтобы они заткнулись.
Она допила апельсиновый сок, держа стакан своими крепкими длинными пальцами, У Луизы очень крепкие руки, она может отвинтить любую плотную крышку.
– А твои как? – спросила она.
– Я думаю, все благополучно, – ответила я.
– Это значит, все совсем наоборот. Ты правда можешь дать мне пятьдесят центов?
– Могу.
– Но ты ведь знаешь, мне нечем отдать.
– Когда-нибудь отдашь, когда мы прославимся и разбогатеем.
Мне дают карманных денег вдвое больше, чем получает Луиза, или считается, что получает. Потому что иногда она не получает вовсе ничего.
– Тогда я возьму сандвич с рубленой свининой. А ты что хочешь?
– А я – сандвич с зеленым салатом, помидором и беконом.
Мы с Луизой обе любим на завтрак сандвичи, а на ужин – хлопья с молоком.
– Я полагаю, Жак Ниссен являлся к вам вчера, – заметила Луиза.
– Да.
Удивительное дело, еще до того, как я успела сказать Луизе, как я отношусь к Жаку, когда он только начал к нам приходить, она обо всем догадалась сама. И она каждый раз знала, если я, вернувшись из школы, заставала его у нас дома.
– Знаешь что, – сказала Луиза, насыпая сахар в кофе, – ты здорово изменилась с тех пор, как мы познакомились.
– Правда?
– Да. Ты повзрослела. Я имею в виду – из-за них. Знаешь, чудно, Камилла. Я всегда думала, мне трудно будет с тобой, если у тебя что-нибудь плохое случится. А сейчас я чувствую, что ты стала мне гораздо ближе из-за твоей мамы и Жака, и потому, что ты переживаешь, и все такое в этом роде.
– Да?
Я попросила продавца, который готовил нам сандвичи, чтобы он сбил мне шоколадный коктейль. Я ждала, положив локти на прилавок, и вспоминала, как мы с Луизой познакомились больше года назад. Она опоздала к занятиям ровно на три недели. Ее родители были в отпуске, и они не подумали, чтобы вернуться в Нью-Йорк к школе. В первую неделю мне не удалось поговорить с ней. Она оказалась весьма общительной, всем сразу же понравилась, и ее все время окружала стайка девочек. Но однажды я отправилась в Метрополитен-музей, и там я ее встретила.
В прошлом году у меня наконец не стало гувернантки и мне разрешили одной ходить в школу и вообще куда захочу. Я часто забирала учебники и шла в музей делать уроки. Мама тогда еще не познакомилась с Жаком, так что это не из-за него, а просто потому, что это давало мне возможность побыть одной. Музей с его огромными залами, в которых гуляло эхо, с высокими стеклянными крышами всегда был одним из моих любимых мест.
Когда я была совсем маленькая и Бинни, моя няня, водила меня на прогулку в парк, я всегда просила ее пройти через музей. Мне особенно нравились египетские надгробия и мумии, и я очень любила проходить по залам, увешанным расшитыми знаменами, и щитами, и мечами, и разнообразными доспехами, стоявшими вдоль стен, и я воображала, что они надеты на маленьких живых рыцарей. Похоже, люди в те времена были низкорослыми. Папе не подошел бы даже самый большой доспех. Может быть, он налез бы на Жака, да и то был бы тесноват. Странно, но я могу себе представить и папу и Жака рыцарями, восседающими на конях и совершающими Крестовый поход, с платочками своих прекрасных дам в качестве талисмана. Только в таком виде я могу представить себе папу и Жака рядом.
В тот день, когда я впервые заговорила с Луизой, я направилась в зал, изображавший дворик в Древнем Риме. Посредине располагался мраморный бассейн, а по краям, тоже мраморные, – скамейки. Там были посажены цветы и деревья, а воздух влажный, как в оранжерее. Я устроилась на одной из скамеек и раскрыла учебник истории. Все это было очень кстати, потому что мы как раз и проходили историю Древнего Рима. Вскоре кто-то сел рядом со мной и произнес: «Привет», и это была Луиза. Я сперва не очень-то обрадовалась, хотя в школе и ждала случая, чтобы с ней пообщаться. Но в этот момент мне хотелось
