— Ну уж, гибель. Они всегда уводят молодых здоровых женщин. Кто-то возьмет ее к себе, вот и все. По крайней мере, ее не искалечат, как пленных мужчин. Верно, ей тяжело придется, на нее падет вся грязная работа, а старшие жены наверняка будут ее бить, но это не самое страшное.
— Нет, — сказал он, — ты не понимаешь. Я… мне трудно это объяснить. Она долго не продержится, в таких-то условиях.
— Вы на самом деле слабый народ, верно?
Он сидел, спрятав лицо в ладони, потом сказал:
— На самом деле, да. Ну что ты тут поделаешь?
Я спросила:
— А где стоят другие ваши Дома?
Он неопределенно мотнул головой куда-то на запад.
— Далеко?
Он сказал:
— Да. Далеко. То есть… раньше это казалось неважным, ты же понимаешь.
«Да, — подумала я, — если они и впрямь пришли со звезд (а я до сих пор не склонна была этому верить), то здешние пространства им должны были казаться совсем незначительными, маленькими — пока у них не отобрали все эти их машины и способность говорить на расстоянии». Я сказала:
— Все равно. Мы придем туда и все им расскажем — что они, с кочевыми не справятся? У них же тоже есть летающие лодки и все эти ваши штуки? Они всех поубивают, и вы заберете свою Диану — если она еще жива.
Он тупо повторил:
— Ты не понимаешь…
Я сказала:
— Конечно, куда уж мне.
— Никто из наших не будет мстить вашему народу. Это во-первых.
— Это не мой народ.
— На самом деле особой разницы нет, — возразил он.
Он сидел тут, на развалинах, рядом с мертвыми и еще ухитрялся меня оскорблять — походя, не думая…
— Во-вторых, — продолжал он, словно не слыша моих слов, — мы просто не успеем. У нас нет на это времени. Понимаешь?
— Нет.
— Тогда тебе придется мне просто поверить.
— Да что вы так переживаете из-за какой-то одной бабы? Она что, ваша женщина?
Он сказал:
— Вовсе нет. Но она мой друг. А потом… Мы уже стольких потеряли… Неужто тебе самой не жалко? С каждым из наших гибнет частица и вашего былого величия.
— Опять эти ваши глупости. Нет никакого величия. Ничем вы не лучше нас. Посмотрите вокруг — куда вы все годитесь? На корм червям разве что.
Он вздрогнул, как будто я его ударила. Потом спросил:
— Как вы хороните своих мертвых?
— Сажаем их лицом к Закатной скале. Потом поджигаем хворост. Потом…
— Этого, наверное, достаточно, — сказал он.
— Отчищаем кости и укладываем их в похоронную пещеру.
— Тут нет похоронных пещер. Если мы их просто закопаем?
Я сказала:
— Почему бы вам не оставить все, как есть, Улисс? Они обидятся не на нас — на кочевых. Неупокоенные духи будут преследовать их и требовать отмщения — если уж у ваших живых настолько кишка тонка.
Он сухо ответил:
— Я читал о чем-то в этом роде. Но даже если ты и права — пусть покоятся с миром. Мы не будем мстить. Это же бесполезно, как ты не понимаешь?
Я почему-то не понимала. Если тебя оскорбили, а ты ничем не хочешь отплатить, кто ты после этого? Все равно, что животное. Но спорить с ним не стала — может, у него после всего, что случилось, с головой не в порядке.
Почва тут была сухая, копать трудно, да еще тем железным обломком (он, правда, был каким-то не совсем железным), который хоть отдаленно напоминал лопату, но земля почти повсюду была разворочена, кое-где даже камни вырваны из своих гнезд и Улиссу удалось вырыть общую могилу — одну на всех. Но когда подошло время укладывать туда мертвых, тех, что оставались на пепелище, он не выдержал — прислонился к уцелевшему остатку стены и закрыл глаза. Пришлось мне самой управляться. Жар высушил их тела, они были не тяжелее ребенка. Я стащила их в яму за ноги, попутно упрашивая не обижаться на такое обращение; в конце концов мы-то хотели как лучше. Лагранжа и остальных, чьи тела пострадали меньше всего, он снес сам — молча, потому что, похоже, ему было стыдно за свою слабость.
Потом мы присыпали яму землей и навалили сверху камни; плохая могила, но все же лучше, чем никакой. Я уже хотела отойти, чтобы помыться и попить — вода тут была, она била из земли, заполняя выбоину в грунте, но он сказал:
— Погоди.
Я спросила:
— Ну, что еще?
— Нужно что-то сказать, верно?
— Чего тут говорить? Если вы не собираетесь за них отомстить, то что такого вы им можете сказать?
Он вздохнул.
— Слова прощания. Это не только для мертвых. Это и для меня, если хочешь.
Помолчал, потом произнес:
— Ага, вот.
Похоже, это опять было из какой-то давней истории; он знал ее на память, потому что, прикрыв глаза, почти без запинки проговорил нараспев:
Потом сказал, уже нормальным голосом:
— Да, я думаю, это подойдет. Как тебе кажется?
По-моему, смысла тут было немного, все что я поняла, что он больше сам жаловался, чем оплакивал мертвых, но у каждого свои обычаи, и потому я сказала, чтобы его не обидеть:
— Звучит красиво, А разве у вас нет готовой похоронной речи? У нас есть.
Он покачал головой.
— Не для насильственной смерти. С таким мы еще не сталкивались.
