— Он говорил, она там, твоя Диана. Пошли, что ли?
И мы, пригнувшись, стали спускаться с холма.
Стояла глубокая ночь, но лагерь был наполнен голосами — у костров раздавался смех и мерный грохот кожаных барабанов кочевников. В дыму сновали гибкие тени. Но все это творилось в окруженном палатками сердце лагеря — окраины его терялись во мгле. Коновязь была пуста — большая часть лошадей паслись на выгоне под охраной пастухов и собак, лишь пара жеребых кобыл тихонько фыркала, уткнувшись носом в кормушки. За коновязью темной громадой высился женский шатер, там, внутри, горела масляная плошка, и свет пробивался сквозь щели полога.
Мы легли в траву за коновязью и какое-то время наблюдали за входом — но полог оставался на месте; из шатра никто не выходил.
Я обернулась к Улиссу:
— Что ты предлагаешь? Он нерешительно ответил:
— Не знаю. Я надеялся, что она выйдет. Может… позвать ее?
— Этого еще не хватало!
Я поняла, что никакого толкового плана у него не было. Мы влезли в лагерь кочевых, рассчитывая только на удачу — глупее не придумаешь. Но отступать было поздно, да, в общем-то, и незачем.
Я сказала:
— Подожди здесь. Я попробую пробраться в шатер. Там все новенькие, и, если к ним даже и поставили старшую, она не успела всех запомнить.
Сперва он вроде как обрадовался, но потом, похоже, ему стало стыдно. Он нерешительно сказал:
— Но это же опасно. Я пожала плечами.
— Какая разница? Ты что, так и не понял? Мне же все равно не жить — куда я без своего племени… А так, по крайней мере, удастся им отомстить — хоть как-то…
На самом деле месть выглядела какой-то несерьезной — подумаешь, бабу украли!
— Это не так! — пробормотал он. — Ты…
Я сказала:
— Ладно. Потом.
И, пригнувшись, скользнула в траву.
У коновязи стояла бадья с водой — я ее подняла и уже открыто двинулась к шатру. Я рассчитывала на то, что, если скрывающийся, крадущийся человек и вызовет подозрение, то никто не обратит внимания на рабыню-малолетку, которая, надрываясь, тащит бадью чуть не больше ее самой. Меня вполне могли погнать за водой из того же женского шатра — дело-то обычное.
Я оказалась права — никто меня по дороге не остановил. Я откинула полог; в шатре было полутемно, женщины шептались и всхлипывали, но меньше, чем я ожидала — многие попали сюда из самых разных Домов и были незнакомы друг с другом. Понятное дело, связывать их никто не стал — они находились в шатре свободно; уйти им все равно было некуда.
Все они были молодые, одна лишь старуха, дремавшая в углу, явно была из кочевых; видимо, ей полагалось присматривать за пленницами, но она тоже здраво рассудила, что бежать им некуда.
Плошка горела неподалеку от входа — задняя стенка шатра терялась в темноте, но взять фонарь и осмотреть пленниц я не могла — такое своеволие наверняка вызвало бы справедливые подозрения. Потому я оглядела тех, что поблизости — молодые женские лица, возбужденные и испуганные, но ни одного знакомого. Дианы среди них не было.
Тут я услышала, как кто-то тихонько меня окликнул:
— Выпь!
На всякий случай, я придвинулась ближе к выходу, вглядываясь в полумрак.
Но это была не Диана; в полутьме я разглядела незамужнюю молодую женщину из нашего Дома. Ее, кажется, звали Иволга — знала я ее не слишком хорошо, потому что с тех пор, как меня определили к Хранителю, на женских посиделках я почти и не бывала.
Она спросила, впрочем, без особого любопытства:
— Что ты тут делаешь?
Ее, похоже, устроил бы любой ответ, и потому она не удивилась, когда я сказала, что пошла за кочевыми. Она только лениво поинтересовалась:
— Думаешь прибиться к ним? На что ты тут нужна?
Сама она была здоровая, красивая и вполне могла надеяться на то, что кто-то из кочевников заберет ее в свой шатер. Но, поскольку соперницы во мне она не видела, голос ее звучал вполне миролюбиво.
Я сказала:
— Может, воду носить?
— У них тут есть кому воду носить, — отрезала она. Но, сжалившись над моим несчастным видом, сказала:
— Может, я замолвлю утром за тебя словечко. До утра было еще далеко, и я спросила:
— А что с остальными? Ты не видела Хранителя?
Она сказала:
— Видела. Его протащили за лошадью. Потом веревки обрезали, но он уже не шевелился.
И пояснила:
— Он ведь был уже очень старый.
Кочевые забирают к себе только тех, кто на что-то еще годен, потому я не удивилась. По крайней мере он погиб от рук чужаков, а не людей из своего Дома.
Ей, похоже, все-таки было здесь не очень уютно, потому что она продолжала — видно, хотелось поговорить с кем-то знакомым:
— Звездных тоже порезали, знаешь?
Я сказала:
— Да.
— Вот уж не думала, что кто-то может до них добраться. Все их становище обчистили, все Предметы… десять телег оттуда ушло, не меньше, и все груженные Предметами! Такое богатство!
— Да, — согласилась я, — это племя теперь будет сильное. Послушай… там была женщина, у Звездных, она еще за мной приезжала. Высокая, светловолосая — не знаешь, где она? Тут ее, вроде, нет.
— А, — сказала Иволга, — эта… Я видела, когда ее везли — она странная. Была вроде как не в себе. Ее забрал Барсук.
В голосе прозвучала скрытая обида — может, ей хотелось, чтобы Барсук увел к себе ее, а не Диану. И точно, она тут же добавила:
— Не понимаю, что он в ней нашел. Я спросила:
— А где его шатер?
— У воды, — сказала она. — . Вон тот, его отсюда видно. Только ты туда не ходи — худо будет. Я сказала:
— Я снаружи подожду. Может, утром она замолвит за меня словечко, если она теперь за таким большим человеком.
Иволга фыркнула, но ничего не сказала. Я вышла из палатки и пошла к коновязи. Особенно я не пряталась — если кто и заметит, то увидит просто одну из пленных девок, которой понадобилось до ветру — дело обычное.
Улисс увидел меня, когда я подошла к коновязи, он зашевелился в траве и беспокойно спросил:
— Ну что?
— Ее нет в женском шатре. Я поговорила там с одной, из нашего Дома. Она говорит, ее забрал к себе Барсук.
Он сказал:
— Ох, нет!
— Похоже на правду. Это он, чтобы сквитаться с вами. Он вам так и не простил. Иначе бы и не
