А вслед за ансамблями и спортивными коллективами ездят особо проверенные и стойкие стукачи - во главе с 'писателями' Анатолием Софроновым и Цезарем Солодарем - и вопят неистовыми голосами; - Шай- бу?.. Шай-бу!.. Шай-бу!
Сражаются наши хоккеисты: - Шай-бу !
Танцует Плисецкая:
- Шай-бу!
Играет Леонид Коган:
- Шай-бу?..
И тут я не могу удержаться, чтобы не сказать об удивительном явлении последних лет нашей жизни:
- Ратуйте, люди добрые? Могучее и стройное здание неравенства дало трещину?
И трещина эта образовалась в самом, казалось бы, надежном месте, в самом защищенном, бронированном. Незыблемейшее неравенство, восхитительный 'пятый пункт' удрал-таки штуку, выкинул коленце?
Оставаясь каиновой печатью, знаком качества второго сорта, - он, проклятый, оказался при том еще и лазейкой: обладатели 'пятого пункта' имеют право подавать заявления и добиваться разрешения на выезд за границу.
А при одних этих словах - заграница, капстрана, инвалюта - сладостно замирают и тревожно бьются сердца всех больших и малых чиновников.
И какой же русский не любит быстрой езды - всего три с половиной часа и ты в Париже? А в Париж - это еще в старину говорили - приедешь, угоришь!
Ах, Елисейские поля. Пляс Пигаль, универсальные магазины 'Призюник' и 'Монопри' !
'Мы' - это бывший, а в ту пору действительный, директор киностудии 'Ленфильм' Илья Николаевич Киселев и я.
Нас на две недели пригласила в Париж кинофирма 'Алькам', в преддверии начала съемок совместного советско-французского фильма 'Третья молодость' о знаменитом танцовщике и балетмейстере Мариусе Петипа.
Я, таинственною волею судеб, принимал участие в этой работе в качестве кинодраматурга с советской стороны и в Париже уже бывал: здесь с моим французским соавтором Полем Андрэстта мы писали литературный сценарий.
А вот Киселев летел - не только в Париж, а вообще за границу - в самый первый раз. Грузный, мешковатый, темнолицый - он наполовину цыган - Илья Николаевич обливался в самолете потом, непрерывно вытирал лицо и шею большим, как полотенце, носовым платком и жалобно повторял:
- Слушай, ты уж меня там не бросай одного, ладно?! Ты же знаешь по-французски я ни бум-бум, и вообще... ориентируюсь слабовато!
О том, как Киселев 'ориентируется', на 'Ленфильме' рассказывали бесчисленные анекдоты. Злые языки утверждали, что если машина Ильи
Николаевича высаживала его не у самого подъезда Студии, а гденибудь на другой стороне улицы - то Киселев мог вполне свободно заблудиться и даже не придти на работу. А по самой Студии - в павильоны и цеха - Илья Николаевич неизменно ходил с провожатым.
...Хмурый и чем-то явно раздосадованный молодой человек - представитель фирмы 'Алькам' - встретил нас на аэродроме, взял наши чемоданы, посадил в такси.
Каким-то странным кружным путем, минуя центр, по окраинным парижским улочкам, мимо серых обшарпанных домов и пустырей, такси привезло нас к дверям тоже весьма неказистой гостиницы.
Молодой человек выгрузил наш багаж, внес его в холл, что-то негромко сказал портье и, поспешно распрощавшись с нами, ушел.
И только теперь, оглядевшись, я понял причину и его досады, и этой виноватой поспешности. Гостиница, в которую нас привезли, была третьеразрядным заведением того сомнительного пошиба, где вечно сонный портье, не глядя - глядеть на гостей здесь не положено - дает посетителям ключи:
- Пожалуйста, медам-месье! На час? На ночь? На сутки?
По узкой винтовой лестнице мы поднялись с Киселевым в наши почти одинаковые номера - с кокетливыми ситцевыми занавесками в цветочках, с неизменной ширмой возле кровати и старинным педальным умывальником с ведерком воды и тазом под ним.
Телефонов в наших номерах, разумеется, не было.
- Ну, нет, - сказал я Киселеву, - мы здесь, Илья Николаевич, жить не будем. Это какое-то недоразумение. Сейчас я спущусь к портье и позвоню в фирму!..
- Я тебя умоляю, - снова залепетал Киселев, хватая меня за руки, - ты не уходи... Я ж боюсь... Я же потеряюсь...
- Не потеряетесь. Сидите в номере и ждите меня. Через пять минут я вернусь.
Но вернулся я не через пять минут, а значительно позже. Телефон у портье был испорчен, и я довольно долго плутал по горбатым переулкам и улочкам, пока не набрел на какое-то кафе, откуда я и позвонил, наконец, в фирму.
Глава фирмы Александр Каменка сказал мне в телефон скорбнозамогильным голосом, что это все ужасно, что он очень извиняется перед господином Киселевым и передо мною, что все они просто в отчаянии, что сегодня в Париже кончается какое-то идиотское международное авторалли, на которое съехались любители из всех стран и что завтра рано утром он сам, лично, заедет за нами и перевезет нас в хороший отель, где нам уже заказаны номера.
- Еще раз, умоляю, - сказал в заключение Каменка, - передайте господину Киселеву тысячи извинений и сердечный привет! Что он делает?
- Господин Киселев, - сурово сказал я, - сидит у себя в номере и очень сердится!..
И все это оказалось неправдой!
Господин Киселев не сидел у себя в номере и не сердился. Господин Киселев стоял у подъезда гостиницы, крепко - чтобы не потеряться и не заблудиться - держась одной рукой за ручку двери, и смотрел на пустырь, что находился напротив гостиницы.
По пустырю, уставленному в живописном беспорядке огромными металлическими корзинами для мусора, - стаями, нахально, бродили сытые коты и кошки, и рылись в отбросах две старухи.
Но небо над пустырем было сиреневым в розовых разводах и откуда-то доносились автомобильные гудки и музыка.
И господин Киселев даже не обернулся, когда я подошел и сказал:
- Илья Николаевич, ничего не попишешь, придется нам здесь переночевать! Одну ночь! Утром переедем в другой отель!
Он не ответил. Он продолжал, чуть приоткрыв рот, смотреть на пустырь. Он тяжело дышал и в груди у него что-то булькало и хрипело.
- Илья Николаевич! - уже слегка обеспокоенный - не случилось ли чего? окликнул я. - Что с вами, Илья Николаевич?!
И все так же, молитвенно и неотрывно глядя на пустырь, на мусорные корзины, на котов и старух, господин Киселев тихо проговорил:
- Париж!.. Какой город, а?!.
...Эту историю я вспоминаю всякий раз, когда кто-нибудь начинает при мне жаловаться на то, что из него тянут жилы с разрешением на выезд в Израиль.
А что же вы хотите, друзья мои?! А как же иначе?.
Обыкновенный рядовой советский человек имеет право один раз в три года поехать в туристскую поездку в какую-нибудь капиталистическую страну. Один раз в три года, всего на семь-девять дней гражданин из страны победившего социализма, где человек человеку друг, товарищ и брат, может мельком взглянуть на страшный мир, где человек человеку волк.
Но и на подобного рода поездку дают разрешение далеко не каждому. И всякий раз - это многомесячная трепка нервов, это бессонные ночи и лихорадочное ожидание: пустят или не пустят?. И если не пустили (а сообщать причину отказа не положено), какие мучительные часы раздумий, какая невыносимая тревога - снова на долгие месяцы и на бессонные ночи охватывает свободного и счастливого
