его, — жали тесно, колюче сапоги. Стараясь восстановить в памяти бредовую путаницу сна, он, упираясь носком одного сапога в каблук другого, хотел стащить их с ног, чтобы освободиться от этой горячей тесноты и наконец испытать ощущение отдыха. Но неясные отблески беспокойства оставались в сознании, не покидали его.
Громкие голоса, движение возле землянки заставили Новикова разомкнуть глаза.
Он сел, привычно потянулся за ремнем с пистолетом. Отдаленные удары толчками проходили по землянке.
— Что там? — крикнул он, уже машинальным движением стягивая ремень, оправляя кобуру. И, вскочив, шагнул к выходу, завешенному плащ-палаткой, отдернул ее, тревожно охваченный предчувствием: случилось что-то с орудиями, с Леной…
На пороге стоял младший лейтенант Алешин, трудно переводя дыхание: он, видимо, бежал от огневой.
— Что случилось? Орудия? Лена? — тотчас спросил Новиков, по какой-то внутренней связи соединяя все в одно.
Алешин, подавляя возбуждение, доложил:
— Петин, товарищ капитан… От Гулько… там черт те что… Танки прорвались. В центр. Обстреляли машины. Одну сожгли.
— Какие машины?
— Там Петин на огневой, товарищ капитан… Одну машину привел. Вас ждет. Осторожней, тут автоматчики и снайперы появились. Бьют по орудию, откуда — непонятно! Вот гады!
— Пошли!
Новиков вышел из полутьмы землянки в прозрачную чистоту осеннего воздуха, в ход сообщения, залитый солнцем, и здесь Алешин остановил его:
— Пригнитесь, товарищ капитан! Тут они пристреляли. По мне полоснули. Чуть фуражку не сбили. Вон, смотрите!
И указал на выщербленные белые отметинки — следы пуль на выступавших из земли торцах наката.
— Откуда обстреляли?
— Пригнитесь, прошу вас, товарищ капитан!
Но прежде чем пригнуться, Новиков скользнул взглядом по солнечному покойному озеру, по минному полю перед высотой. В глубокой низине струился дым догоравших угольно-черных танков, мирно желтели на солнце сосновый лес, бугры позиций Овчинникова, — настороженный, обогретый, странный покой был здесь. И только справа и за спиной, где был город, нарастали, смешивались звуки боя. В мрачно ползущей стене дыма над городом с рокотом мелькала партия наших штурмовиков, снижаясь над улицами, высекая пушечные вспышки, скачкообразные, покрывающие все разрывы бомб потрясали землю.
— Пригнитесь же, товарищ капитан, прошу вас! Вы же… — Алешин не успел договорить: сухой щелчок выбил брызнувший осколок дерева из торца наката над головой Новикова. Оглянулся — пуля легла в пулю — и посмотрел туда, где в голубой солнечной тишине перед высотой мягко лопнул выстрел. Звук выстрела растаял бесследно, но показалось Новикову: стреляли недалеко.
— Надо бы выследить эту сволочь, — сказал Новиков и, все-таки пригнув голову, пошел по ходу сообщения. — Возьми на себя, Витя. Перещелкает людей поодиночке. Слышишь?
— Здесь не один, — ответил Алешин, вглядываясь в торцы наката. — Расползлись, как тараканы. Со всех сторон бьют!
На огневой позиции в окружении солдат сидел, изможденно привалясь широкой спиной к брустверу, ординарец Гулько Петин. Сидел он, громоздкий, разбросав ноги в просторных запыленных сапогах, двумя руками держал котелок, пил жадными глотками, вздыхая через ноздри. Вода текла на разорванную гимнастерку, на грязные колодки медалей. Увидев Новикова, поставил на землю, расплескивая воду, котелок, попытался встать, двинув ногами. Новиков сказал:
— Сидите! Что в городе? Рассказывайте. Подробнее… А это что у вас с глазом?
Правая сторона большого лица Петина безобразно, неузнаваемо распухла, кровоточила мелкими порезами, один глаз, весь красный, как от ушиба, слезился, заплыл. Вытерев слезы, Петин прижал к нему широкие пальцы, а здоровым, удивительно спокойным и ясным глазом нерешительно обводил солдат. И Новиков, поняв, поторопил его:
— Говорите при них. Они все должны знать. Что, танки в городе?
— Прорвались… В центр, — рокотнул Петин и длинными громкими глотками отпил из котелка, вытер губы. — Связь перерезали… Майор Гулько в боепитание послал, чтобы дорогу я, значит, сюда, к вам, показал. Нагрузили снарядами машины. Выехали из улицы в центр на площадь, глядь — возле костела танки какие-то. Думал, наши, а они как махнут по нас из орудий! Я с шофером сидел, осколки — по стеклу, что-то в глаз отлетело. Не больно, слезы и режет только…
Петин замолчал, неловко почесал глаз, с досадой ощупал разорванную гимнастерку.
— А это за ручку задел. Одну машину подбили, на два ската сразу села. А мы как рванули в переулок, ну и к вам прилетели. Товарищ капитан, вам — от майора. Вот. Ответ пропишите.
Петин вынул из кармана кисет, из него — аккуратно свернутую записку, сдунул с нее табачную пыль и передал Новикову. Новиков развернул, увидел несколько фраз, написанных ровным, мелким почерком: «Посылаю с Петиным обещанные боеприпасы. Связи с вами нет. Позаботьтесь о круговой обороне. Берегите людей. Держитесь, мой мальчик. Обещаю вам — будет легче. Майор Гулько».
«Кому нужны сейчас эти сантименты?» — подумал Новиков и, хмурясь, сунул записку в карман. Сказал:
— Письма писать некогда. Передайте — батарея потеряла двенадцать человек и два орудия. Овчинников пропал без вести. О круговой обороне позаботимся. Спасибо за снаряды. Где машина?
— А там, внизу, под высотой, — полуобиженно мигнул заплывшей краснотой глаза Петин. И спросил уже неспокойно и потерянно: — А как же с ответом-то, товарищ капитан? Пропишите. У меня карандашик найдется…
Новиков не смотрел на него.
— Всем — к машине, от огневой ползком, перебегать на открытых местах. Переносить снаряды к орудиям! — негромко скомандовал он, оглядев задвигавшихся солдат. — А вам, Петин, в госпиталь бы надо. Не трите глаз. У вас не соринка. Жаль, санинструктора нашего нет. Перевязку бы вам…
И после этих слов совсем ненужно вспомнил близкие теплые зрачки в темной, втягивающей глубине Лениных глаз, вздрагивающие от смеха ресницы, легкое, прохладное прикосновение пальцев ко лбу. «Не смотрите на губы, там ничего нет, смотрите мне в глаза! Ну?»
Как-то месяц назад в глаз ему попала соринка во время стрельбы, и Лена вытаскивала ее. Она хорошо это сделала, но и тогда раздражала Новикова своей вызывающей нестеснительностью.
— Есть индивидуальный пакет? Дайте-ка. Снимите пилотку, — приказал Новиков Петину.
И, нетерпеливо обождав, пока тот искал, шарил по карманам, а потом вынул замусоленный, в крошках табака пакет, Новиков разорвал его, придвинулся к Петину. Неумело, но быстро стал накладывать бинт, свежо и чисто забелевший на крупном, грубо выдубленном ветром лице Петина. Тот наклонял голову, вспотев, сопя; единственный глаз с опаской мигал в лицо Новикова.
— Да какой же госпиталь, товарищ капитан? — пытаясь улыбнуться, бормотал он. — Так, ерундовина. Проморгается. Зачем это вы? Мне к майору надо… Спасибо, товарищ капитан! Некстати это…
— Смерть и ранение всегда некстати, — сказал Новиков, завязав узел, и легонько оттолкнул Петина. — Теперь двигайте к майору. Да только пригибаться и бегом. — И чуть-чуть усмехнулся. — Для снайперов вы мишень огромная. Ну, бегом марш!
— Счастливо вам…
Петин грузно встал, старательно одернул гимнастерку, перешагнул через бруствер и вдруг, неудобно пригнувшись, придерживая растопыренными пальцами медали на груди, тяжело порысил по высоте к скату, за которым только что скрылись посланные за снарядами солдаты.
— Ползком! — крикнул Новиков. — Гимнастерку жалеете? Ложись!
В солнечном пространстве перед высотой, где чадили танки, поспешно треснул выстрел, синий огонек разрывной пули высекся под ногами Петина. Он, как бы очень удивленный, выпрямился всей
