ж, будем переводить их по дороге.
— Ватсон, вы превосходите самого себя. — Холмс тепло улыбнулся. — Вперед, друзья. Машине ход! Самый полный!
Машинист и начальник вокзала беспомощно переглянулись. В конце концов начальник вокзала решительно кивнул, машинист удрученно вздохнул, не особо веря в успех, повернул свой штурвал, и мы отправились в путь.
Погоня
Конечно, невозможно было двигаться полным ходом, пока мы не выбрались из Вены. Приходилось переводить слишком много стрелок, да и само полотно, тянувшееся по окраинам города к северо-востоку, было непригодно для скоростной езды. Первые полчаса просто сводили нас с ума, ибо доктор Фрейд и я вынуждены были то и дело соскакивать на землю и бежать вперед, чтобы под руководством машиниста переводить бессчетное количество стрелок. Холмс же, не выпуская из рук моего револьвера, следил за тем, чтобы ни машинист, ни начальник вокзала не помешали нашему предприятию.
Быстро темнело, что намного усложняло задачу. Стрелки были плохо видны, и, что еще хуже, соображения безопасности требовали возвращать их в первоначальное положение после прохода поезда, чтобы, упаси Бог, по пути нашего следования не случилось крушения.
Как заметил Холмс, если бы наши усилия спасти одну женщину вызвали гибель сотен людей, худшей насмешки судьбы и не придумать.
Вдобавок стрелки поддавались с трудом, иногда нужны были усилия, по меньшей мере, двоих. Я был благодарен Фрейду, что он согласился поехать с нами. Без него положение было бы просто аховое.
Мы миновали Гермальзер-Парк, когда уже совсем стемнело, так что я ничего не смог разглядеть. Поезд двигался к югу и вышел на путь, который тянулся на запад от того самого вокзала, куда мы с Холмсом прибыли, кажется, целую вечность тому назад.
Итак, мы с Фрейдом переводили стрелку за стрелкой туда и обратно. С нас градом катился пот, когда мы справились с последней, и наш поезд, набирая скорость, устремился в ночь.
К тому времени Холмс уже обрисовал положение вещей машинисту и начальнику вокзала, и их отношение круто изменилось. Теперь уже они действовали не под дулом револьвера, хотя Холмс для верности оставил его у себя в кармане на тот случай, если они снова передумают. Наоборот, оба предложили помогать нам всем, чем смогут.
Мы продолжали мчаться вперед. В ночном воздухе повеяло прохладой, но мы этого не чувствовали — надо было работать. Те, кто никогда не шуровал уголь, не представляют себе как следует, что это за утомительное занятие. Но, раз уж мы собрались догнать барона, надо было забить топку паровоза до отказа.
Что мы и сделали на совесть! Во тьме мимо нас проносились поля и городки, а Фрейд и я кидали и кидали уголь с таким рвением, будто от этого зависела наша жизнь. Первым выдохся я. От того, что мы с Фрейдом то и дело слезали с паровоза и залезали обратно, переводя стрелки, моя раненая нога ныла все сильнее. Сгоряча я почти не замечал этого, но теперь ее все чаще дергало от боли. Пуля, выпущенная из афганского ружья в битве при Майванде, всерьез напомнила о себе.
Я продолжал кидать уголь до самого Нойлегенбаха, где пришлось сдать вахту Холмсу. Он протянул мне оружие, и я рухнул на пол кабины, привалившись к железной стенке, и стал поглаживать раненую ногу. Револьвер, однако, держал под рукой. На ночном ветру меня стало знобить, но я стиснул зубы, стараясь не показывать виду. Моим друзьям и без того работы хватало.
И все же Холмс заметил мое состояние, когда, кинув очередную порцию, отвернулся от топки. Ни слова не говоря, он отставил лопату, стянул с себя плащ и набросил на меня. Не было времени для слов. Я лишь благодарно прикрыл глаза, а Холмс кивнул, ободряюще потрепал меня по плечу и снова принялся за работу.
Эту картину я не скоро забуду: величайший в мире сыщик и отец-основатель новой области медицины, именуемой теперь психоанализом, оба без сюртуков, стояли бок о бок и швыряли уголь в топку так, будто были для этого рождены.
Фрейд слабел на глазах — он ведь уже поработал наравне со мной. И хотя ему не мешали, как мне, старые раны — сказывалась непривычка к таким перегрузкам.
Заметив это, Холмс велел ему остановиться, а затем попросил начальника вокзала занять место доктора. Тот ответил, что будет только рад оказаться полезным, и хотел тут же взяться за лопату. (Если бы между паровозом и тендером было побольше места, он, конечно, помог бы нам и раньше, но там могли находиться одновременно лишь два кочегара.)
Фрейд не хотел отдавать лопату, уверяя нас, что прекрасно себя чувствует, но Холмс настоял на своем, сказав, что если доктор не отдохнет сейчас, то потом не сможет никого подменить. Пока они пререкались, мы проехали Богеймкирхен: я едва успел заметить его, когда он промелькнул мимо. В конце концов Фрейд сдался и передал лопату начальнику вокзала, и тот с рвением принялся за работу.
Вздохнув, Фрейд надел куртку и присел напротив меня.
— Сигару? — прокричал он. И протянул мне одну, которую я с благодарностью принял.
Доктор не переставая курил отличные сигары, совсем так, как Холмс свои трубки. Хотя, как я заметил, мой друг был не столь придирчив в выборе табака, что приводило к менее ароматным результатам.
Мы с Фрейдом молча курили, Холмс и начальник вокзала без устали кидали уголь в топку, а машинист следил за манометрами, клапанами и дорогой. Беспокойство, написанное у него на лице, красноречиво свидетельствовало о том, что он не одобряет того, как обращаются с его локомотивом. Взглянув на манометры, он обернулся и крикнул кочегарам, чтобы те не так усердствовали.
— Эй, полегче, ребята, не то взорвемся, — предостерег он, пытаясь перекричать грохот.
— Как же! — огрызнулся начальник вокзала. — Не слушайте его, герр Холмс. Я водил паровозы, когда этот малый еще бегал в коротких штанишках. Черта с два он взорвется! — ворчал начальник вокзала, отправляя лопату за лопатой во чрево машины. — Этот паровоз построен на заводах фон Лайнсдорфа, а кто-нибудь может мне сказать, что хоть один паровоз фон Лайнсдорфа когда-нибудь взорвался? Ха-ха! Не беспокойтесь, герр Холмс. Ох уж мне эта молодежь: ни храбрости, ни выдержки, ни почтения к старшим! — заключил он, махнув рукой в сторону оробевшего машиниста.
— Погодите-ка, перебил его Холмс. — Так вы говорите, этот паровоз построен компанией барона фон Лайнсдорфа?
— Да, сэр. А кем же еще? — Начальник вокзала швырнул еще лопату в белое пламя топки, бушевавшее за заслонкой и хоть как-то обогревавшее кабину. Потом запачканным сажей платком потер закопченную табличку у меня над головой.
— Видите? — крикнул он.
Холмс взглянул с любопытством и, улыбаясь, отступил назад.
— Что такое, герр Холмс?
— Насмешка судьбы, дружище, и какая! Ну что ж, за работу...
Мы мчались в ночи вперед и вперед. Начальник вокзала сказал нам, что поезд барона состоит не из одного, как наш, а из трех вагонов, а его паровоз, заказанный всего лишь за несколько часов до отправления, меньше и не такой мощный. Это известие сильно взбодрило нас. Мы промчались через довольно крупный город Санкт-Пельтен, где нам пришлось перевести всего одну стрелку, а затем и через Мелк со скоростью совершенно немыслимой.
— Теперь надо решить вот что, — донесся до нас сквозь рев локомотива голос начальника вокзала. когда Мелк остался позади. — Как поедем — через Линц или другой дорогой?
— Есть разница? — крикнул Холмс начальнику вокзала, приложившему ладонь к уху, чтобы лучше слышать.
— Через Линц дорога на Зальцбург короче, — сообщил нам этот бесценный человек, сложив ладони рупором у рта, — но в самом Линце мы потеряем время. Слишком много стрелок. В объезд на юг через Амштеттен и Штайр будет гораздо легче: стрелок меньше и не столько путейцев, которые могут застукать нас на месте преступления. Надо решать до того, как мы будем в Похларне. Да, вот еще что, полотно на юге хуже, — добавил он напоследок.
— Но ехать-то можно?
