вокзала водитель взял сотенную купюру и, похоже, был доволен.
Здесь на вокзале Пауль сделал три важных дела. В тесной будочке обменного пункта он оставил три тысячи евро, получил незнакомые на вид рубли и почувствовал себя полноценным москвичом.
Второе – он неожиданно нашел адрес Арсения. В одном из киосков в подвальной части вокзала Ван Гольд услышал призыв купить телефонную базу данных.
– Простите, уважаемый, а не могу я купить не весь диск, а маленькую его часть?
– Это как?
– Мне нужен адрес по конкретному номеру телефона.
– Пятьсот!
– Рублей?
– Ну не фунтов же… А вы, дядя, из Прибалтики? Эстонец?
– Нет, я белорусский еврей.
– Я так и думал. Акцент у вас очень необычный. Адская смесь…
Через пять минут Пауль знал точный адрес Арсения – где-то в середине Ленинского проспекта. Теперь было ясно, где надо снимать квартиру… Потолкавшись среди местных маклеров и изучив карту Москвы, он нашел подходящий вариант у метро Университет.
Через час голландский ювелир Ван Гольд уже заселился в скромную, но чистенькую и вполне достойную однушку.
Перед сном он вспомнил смешного продавца кассет и дисков на Курском вокзале. Как он прошелся насчет акцента… А ведь действительно – адская смесь. Паша с детства считал, что говорит на русском языке. На том самом великом и могучем языке Пушкина и графа Толстого. Но общаться приходилось с ребятами из минских окраин, с друзьями семьи по фамилии Фридманы, Гальперины и Кац… А потом на все это наложилось изучение немецкого, французского, голландского…
Где может быть человек в воскресное утро? Где, если не дома, в своей постели?
Ван Гольд уже десять минут стоял на площадке перед дверью в квартиру Арсения Хрекова и упорно нажимал на кнопку звонка. Наконец приоткрылась дверь в соседнюю квартиру, и над цепочкой показалось заспанное женское лицо. Оно сообщило:
– Если вы к Арсению, так его уже нет.
– Простите, сударыня, он так рано уехал?
– Уехал, но не рано. И не сегодня. Он две недели, как уехал… И не один.
– А с кем?
– Вместе с мебелью и чемоданами.
– Он насовсем уехал?
– А я знаю?
Это была первая неудача и намек на то, что Арсений повел свою игру. Если он не сообщил Паулю о выезде с квартиры, то и остальные его рапорты из Москвы могли быть ложными. Солгавший раз – кто тебе поверит!
Об этом Ван Гольд размышлял, сидя на лавочке у дома Хрекова. Была потеряна основная нить поисков. Если Арсений предал и исчез, то оставалось еще два пути – туристическое бюро, где работала Ольга Сытина, или телефон Виктора, который однажды засёк определитель номера в Амстердаме.
Очевидно, у Пауля был такой страдальческий вид, что местный бомж не мог пройти мимо:
– Что, брат, заболел?
– Я здоров… Но голова что-то гудит.
– Я, брат, об этом и говорю. Перебрал вчера? Поправиться надо?
– Вы имеете ввиду – выпить?
– Можно выпить, а можно на хлеб намазать… Если есть деньги, то я могу сбегать.
– Пожалуй, вы правы! Пятьдесят граммов виски – не помешает.
Ван Гольд протянул бомжу тысячную купюру… Сказать, что бомж удивился – ничего не сказать. Он бомжевал уже шесть лет и впервые держал в руках такую деньгу. От шока у него даже не возникло простой мысли – взять эти огромные деньги, уйти и не вернуться. Он мог стащить что-нибудь, но не обмануть доверие. И у бомжа своя честь и гордость. Мы же не олигархи какие-то…
Через двадцать минут они уже расположились у гаражей за добротно сбитым столом. После второй Ван Гольд расслабился и разговор пошел душевный:
– Ты пойми, Гриша, я к нему, как к другу. А он предал!
– Понимаю, Паша. В сложное время живем. Много еще сволочей на земле. Жалкие людишки! Не чувствуют они духовной общности… Все мы люди, а это звучит гордо! Люди – великолепно звучит…
– Сперва, понимаешь, Арсений перестал звонить. Я в Москву прилетел, а он с квартиры сбежал!
– Арсений, говоришь? В том подъезде, где ты сидел? Знаю такого. Я две недели назад мебель ему таскал. Он сказал, что на дачу едет, а я сразу смекнул, что врет… На дачу весной едут, а не осенью! Такой порядок.
– А где его дача? Не сказал?
– Не сказал… Он не сказал, а с шофером я на этот счет перекинулся. Арсений его до Красково нанял. Если электричкой, то это за Томилино, но перед Малаховкой. Сразу за мостом через речку Пехорку. Я пацаном в ней купался… Мы её тогда Переплюйкой называли.
Сегодня утром она гуляла по Амстердаму, плыла по каналам на широком приплюснутом катере, видела в пригородах настоящие мельницы. Потом перелет в Шереметьево, погоня за Ван Гольдом, звонок о похищенной Оксане… Вера засыпала на широченной кровати. Одна в пустой комнате.
Ей приснился Левушка. Даже не приснился, а пригрезился. Это было в тот момент, когда она уже не владела своими мыслями, но еще не совсем заснула.
Это была его квартира. Они сидели за столом, держа в руках бокалы красного вина. Левушка долго говорил ей приятные слова. Голова начала кружиться от нежности и эротики. Сначала она любила его ушами, а потом он встал и повел её в спальню… Верочка смотрела, как он раздевается – медленно и томно, копируя поганых стриптизеров… Разоблачившись, Левушка подошел к ней, положил руки на её грудь и сразу же получил удар в челюсть.
Это была не пощечина, не милый хлопок ладошкой, а мощный и закрученный удар по всем правилам бокса.
Левушка вяло вскрикнул, отлетел в угол и начал растворяться вместе с разбитым зеркалом, вместе с одеждой на ковре, вместе со всей своей квартирой… Верочкин сон тоже растворился.
Она разозлилась! Не на Льва Бармина, который незвано появился в её мечтах. Не на скромного Сытина, который мог бы наяву устроить ужин при свечах с романтическим продолжением.
Верочка разозлилась на себя. Эротические грезы про Левушку указывали на то, что она женщина вздорная, непостоянная и распутная. А значит Алексей прав, что не положил на неё глаз. Он прав всегда и во всем! Как тонко он уловил её актерское нутро. Он чуткий и душевный, он умный и нежный… Он любимый…
Утром Сытин с любопытством наблюдал за Верочкой. Она вела себя, как в сентиментальном водевиле, как в мыльной опере. Она кокетничала, томно вздыхала и строила глазки… Пошутить решила или приснилось ей что-нибудь?
Алексей тоже не спал часть ночи, но думал не о глупостях, а о деле.
– Ты помнишь, Верочка, я говорил, что у меня на даче тайники сделаны.
– Помню, говорил.
– Ольга о них, естественно, знала и как-то сказала, что хотела бы иметь свой личный тайник.
– Ну и что?
– А то, что это было, когда в доме отделка шла. И она со строителями общалась больше чем я. Значит, могла что-нибудь соорудить.
– Ты, Сытин – буржуй. У тебя не дача, а коттедж. И даже, если Ольга сделала тайник, то найти его невозможно. Три дня будем ползать от подвала до чердака и стенки простукивать.
– Ты права, Верочка, но я еще один разговор вспомнил. Однажды лежим мы с ней в постели…
– Стоп, Сытин! Меня совершенно не интересуют твои бывшие интимные дела.
