могло прийти в голову столь ученому, столь умному человеку?
— А кто же, по-твоему, вылил мне на голову вот это ведро? — в свою очередь удивился Ментаптэ.
— Понятия не имею,— невозмутимо заявил карлик.— Может быть, господин сам… из-за жары и духоты… решил освежиться… и…
Ментаптэ махнул рукой. В своем полубредовом состоянии, в которое погрузили его пары черного лотоса, он плохо понимал, где явь, а где грезы. В конце концов, оно и неважно, чьих рук было делом это злополучное ведро. Главное Биджаз прибежал с какой-то доброй новостью, и Ментаптэ готов внимать ей.
— Так что ты хотел сообщить мне? Ради чего ты оторвал от моих… э… научных размышлений?
— Она взяла благовония! Все прошло как по маслу. Я как бы мимоходом заметил нашей огненноволосой приятельнице, что неплохо бы ей побродить по лавочкам, развеяться, посмотреть главную достопримечательность Кароса — его торговые ряды. Она, видимо, и не собиралась этого делать — у нее, пожалуй, и денег-то почти не водится… Знаю я таких… гордых…— Биджаз слегка приосанился.— Но я сумел… э… слегка коснуться ее сознания… Ну, ерундовая штучка, она даже не заметила. Не думаю, чтобы люди в ваше время умели распознавать такие вещи.
— Так ты колдун? — Ментаптэ проницательно поглядел на Биджаза.— Что-то я прежде не слыхивал от тебя такого.
— Что вы, господин! Какое тут колдовство! — спохватился расхваставшийся Биджаз.
Упоенный успехом, он не сразу сообразил, что выдал слишком много.— Просто я… удачно сумел подобрать слова. Она поверила… Ей захотелось прогуляться по торговым рядам — вот что важно, а вовсе не то, каким образом я этого добился. А там ей сразу попался на глаза Набиз…
— Набиз?
— Один человек. Господин его не знает. Это один… друг.
Ментаптэ расхохотался, глядя на разволновавшегося сморщенного черного слугу.
— У тебя могут быть друзья? Впервые слышу. Ну, ну, продолжай. Это становится любопытным.
— Набиз предложил ей в дар флакончик с благовониями… теми самыми.
Ментаптэ нахмурился, вспоминая. Биджаз ждал, затаив дыхание. Наконец морщины на лбу Ментаптэ разгладились.
— Ты и твои сообщники подсунули ей приворотное зелье?
Карлик усердно кивнул несколько раз. Ментаптэ громко расхохотался.
— Теперь она у нас в руках! — воскликнул он, хлопая Биджаза по спине.
— Истинно, истинно вы говорите, мой господин,— угодливо поддакнул карлик. И прикрыл глаза, пылавшие ярким, злобным огнем.
* * *
— Ты говорил с ней? Что она сказала? Ты рассказал ей о нас? Что ты открыл ей? Не испугается ли она?
Голоса шелестели в темноте, как опавшие листья. В недрах земли, глубоко под Великой Пирамидой, в мрачных сырых лабиринтах, построенных руками рабов страшного бога-змея Сета, звучали эти бесплотные, полные страдания голоса.
Кому они принадлежали? Ментаптэ не знал этого. Одни книги утверждали, будто в лабиринтах Великой Пирамиды томятся неуспокоенные духи храмовых воинов, павших в бесчисленных сражениях, которые Стигия вела с соседними державами в годы своего могущества. В других древних манускриптах содержались совершенно иные сведения. Так, «Книга семнадцати деяний Птэ, верховного жреца Сокрытого и Точащего Яд», сообщала о грандиозных жертвоприношениях отборных юношей не старше двадцати лет, которые добровольно отдали свои жизни Сету и легли под жертвенные ножи,— это было в те дни, когда Великая Пирамида только создавалась.
«Из их крови, выпущенной на землю, берет свое начало подземная река». Так утверждает манускрипт.
Более поздний свиток — «Отпечаток красной Ладони жрицы Аннуэ» — содержит, помимо гимнов, поставленных этой жрицей, заметки о подземной реке и ее духах. Багрянорукая Аннуэ, превосходная певица и танцовщица, поэтесса, одна из величайших жриц Сета, говорит о печали, охватывающей всякого, кто хотя бы прикоснется к этим водам. «Слезы девственниц, которые никогда не узнают мужской ласки, стоны матерей, разлученных с детьми, затаенные вздохи воинов, тоскующих по родине и возлюбленным,— ничто по сравнению с печалью черной воды подземной реки,— писала Аннуэ.— Вся скорбь мира заключена в этой черной жидкости… вода ли это? Кто ответит мне!»
Ментаптэ никогда не касался вод подземной реки. Он не знал, чем была вызвана знаменитая вечная печаль Багрянорукой Аннуэ. Быть может, виной тому подземная река… Быть может! Не стоило рисковать.
Голоса, раздающиеся в темноте, давно уже не пугали молодого жреца. Он знал, что они бессильны. Древние могущественные чары держали их в заточении здесь, в подземном лабиринте. С великим трудом, подвергая свою жизнь страшной опасности, Ментаптэ удалось пробудить их к жизни — для этого он испробовал не одно заклинание. Теперь у него были собеседники — бесплотные, бессильные, изнемогающие под бременем тоски и вечности, но все же собеседники.
— Ты говорил с ней о нас? Что она сказала?
— Тише! — прервал Ментаптэ шепот, раздающийся со всех сторон.— Нет, она ничего не знает о вас. Иначе, думается мне, она не станет нам помогать. Я предпочел держать ее в неведении.
— Ты уверен, что это — она? Та самая?
— У нее огненные волосы, она — молодая посвященная кого-то из новых богов… возможно, Рыси. Все совпадает! — объяснил Ментаптэ терпеливо.
Настала полная тишина. Потом чей-то голос проговорил нараспев — почти простонал:
— И явится на зов молодая Рысь, и будет как пламя ее грива, и будет она Львицей, и станет она Огнем, и освободит…»
— Ш-ш-ш…— зашипело со всех сторон.
Голос умолк. Ментаптэ содрогнулся. Он никогда не видел своих бесплотных собеседников. Иногда он сомневался в том, что они вообще имеют какие-либо тела. Но иной раз — как сейчас — ему чудилось, будто они принимают облик клубка змей.
Вода подземной реки еле слышно плескала в отдалении. Ментаптэ стоял в пещере, вдыхая ее влажный воздух. Ноздри его трепетали, когда он улавливал слабый запах водорослей.
— Я почти уверен в том, что нашел ее,— сказал он, чувствуя, что его внимательно слушают.— Мои друзья устроили так, что она получила в дар флакон с благовониями, замешанными на воде здешних источников… Капля ее крови осталась на жертвеннике Великой Пирамиды. Кроме того, я посылал за ней сон, я призывал ее сюда… Она — посвященная, не следует забывать об этом. Посвященные не пренебрегают вещими снами, особенно если такие сны повторяются из ночи в ночь. Она придет.
— Она придет! Она придет! — зашептались голоса. В них слышались и страх, и ликование.
— Да, она придет. И тогда мы… сделаем то, чего ждем уже не первый год,— подтвердил Ментаптэ.— Ждите же. Осталось недолго.
Он повернулся и вышел из лабиринта. Голоса за его спиной перешептывались и переговаривались.
* * *
Когда Соня возвращалась обратно в гостиницу, солнце уже садилось. Длинные тени легли на пыльные улицы и глиняные стены домов Кароса. Постепенно смолкали голоса людей. Матери звали детишек домой ужинать. Через город прошло стадо коз, возвращавшихся с выпаса. Скрипели колеса тележек — купцы развозили по складам и домам товар, не нашедший сегодня покупателя. Путники спешили в гостиницы и харчевни — подкрепиться и отдохнуть.
Дневная жара сменилась приятной прохладой. Соня шла медленно, перебирая в памяти все события сегодняшнего дня, начавшегося со странного ночного кошмара, обернувшегося черной кожей, снятой с человека — кстати, куда эта кожа подевалась? Соня только сейчас задумалась над этим. Чья-то дурная шутка? Но чья? В этом городке у нее не было знакомых.
