почетно, и те, кто такой чести удостоились, держались гордо и торжествующе, хотя среди них попадались и дети бедняков, и сироты королевских и гданьских каперов. Кто попал на “Зефир” и выдержал там, мог уверен быть в хороших заработках. Кто отличился, скоро становился матросом. Кто стал калекой, мог рассчитывать на справедливую компенсацию, а если погибал-то с сознанием, что его семья кроме компенсации получит двойную долю добычи.
“ — Да, стань я юнгой на” Зефире “, — думал Генрих Шульц, — будущее было бы обеспечено. Ходил бы в кафтане тонкого сукна и в лосинах с ботфортами до колен. Мог бы хоть каждый день есть кокебаккен и пить крепкое пиво. Было б в кармане серебро, чтобы весело позванивать им по кабакам. Без труда накопил бы больше, чем на любом другом корабле. Да, впереди было бы славное будущее, стань я юнгой на” Зефире “…
В одном из закутков Старого Мяста, в доходном доме, принадлежавшем Готлибу Шульцу, помещалась мастерская Мацея Паливоды. Генрих часто туда захаживал то с какими-то поручениями дядюшки, то сопровождая клиентов с иностранных судов, желавших закупить канаты и веревочные лестницы со скидкой, прямо у изготовителя, и, наконец, чтобы увидеть Ядвигу Паливоджанку.
Ядвига была его ровесницей-светловолосой девушкой с синими глазами и грустной улыбкой. Ему она казалась существом неземным, ангельски прекрасным, и пробуждала в его сердце чувства, которых он поначалу не мог облечь даже в мысли, а не то что в слова. Увидев её впервые мельком, подумал, что это сон, что святая Агнесса Салернская сошла с образа, который он видел в костеле. Когда однако оказалось, что она-существо из плоти и крови, его это отнюдь не разочаровало. Правда, особого внимания на него она не обращала, но всегда улыбалась в ответ на несмелые приветствия, а позднее, когда познакомились поближе, с известным интересом слушала его рассказы о порте и кораблях. Он же, чувствуя потребность кому-то отрыться, говорил ей о своих мечтах, вспоминая и про” Зефир “. Название это вызывало легкий румянец на лице Ядвиги, а когда Генрих спросил, знает ли она кого из команды, отрицала, но заметно смутилась.
Вскоре после этого” Зефир “зашел в гданьский порт, и Генрих, примчавшийся назавтра с этой новостью в мастерскую Мацея Паливоды, застал мастера в беседе с капитаном, а Ядвигу-засмотревшейся в здоровое веселое лицо Янка Куны, забавлявшего её фокусами с веревочками.
Генрих почувствовал в сердце укол ревности, но старался не подавать виду. Ни в тот момент, ни позднее. Пожертвовал своими чувствами к суженой и всеми надеждами на взаимность, пожертвовал ею самой, чтобы добиться дружбы младшего Куны, возбуждавшего в нем только неприязнь и зависть.
Навсегда отрекся от Ядвиги, но не перестал о ней думать. Только мысли были теперь не те, что раньше. Обожать её он давно перестал. Счел, что та сама уготовила себе судьбу, достойную сожаления, и по этому поводу ощущал смешанное чувство сочувствия и превосходства.
” — Она ещё пожалеет, — повторял себе, — что выбрала его. Не сумела меня оценить и когда-нибудь пожалеет об этом…“
Ему казалось, что между ним и Ядвигой существовало некое понимание-какое-то негласное соглашение, от которого она отреклась. Он же оставался верен до конца. Внушал себе, что готов был посвятить ей всю свою жизнь. Она должна была это понять; должна была отдавать отчет, какое её ждет счастье. А она теперь ничего не видела кроме Янка Куны.
” — Ну ладно, — думал Генрих, — пусть наслаждается им, сколько влезет. Не буду им мешать, даже помогу. Но и мне за это кое-что причитается.“
И он добился того, о чем мечтал: через некоторое время капитан” Зефира” навестил своего бывшего хозяина Готлиба Шульца и сам предложил принять его племянника в команду.
В то время Миколай Куна был капером королевским. Он сам и его корабль не только уцелели после разгрома каперской флотилии под Хелем и в Пуцком заливе в июле 1571 года, но прорвав блокаду адмирала Франка, сумел потопить вспомогательный датский крайер. Еще до осени Миколай Куна захватил два французских судна, плывших в Нарву, а после создания королем морской базы в Гданьске постоянно возвращался туда в промежутках между плаваниями в прибрежных водах.
Именно в это время Генрих Шульц был зачислен на “Зефир” юнгой, совершил свое первое плавание в Колобжег, а оттуда-до Диамента и Парнавы, и даже принял участие в захвате датского галеона с богатым грузом для московских купцов.
“Зефир” зимовал в Гданьске, а весной 1572 года снова начал выходить в море. Крейсировал в водах Лифляндии, вступал в мелкие стычки под Ревелем, заходил в Диамент, бывал в Гданьске и Пуцке. Только силы каперского флота короля польского таяли как прошлогодний снег. Вновь и вновь приходили вести о потоплении очередного корабля датчанами; вновь и вновь возникали трения с гданьским сенатом, который арестовывал корабли, бросал в тюрьму капитанов и команды; вновь и вновь очередной капитан бросал тяжкую королевскую службу и подавался в шведский военный флот.
Седьмого июля 1572 года умер Зигмунт Август, и когда не стало этого опекуна польского флота, перестала действовать и Морская комиссия, оставив каперов на произвол судьбы. Корыстолюбивый Гданьск, желая примирения с Данией в своих торговых интересах, весной 1573 года вновь задержал в порту несколько каперских кораблей, среди прочих и “Зефир”, и большой, двухсотлаштовый холк капитана Вольфа Мункенбека.
Генриху это не нравилось. Не понимал, почему капитаны так упираются из-за королевского флага, если каперство на службе Речи Посполитой перестало окупаться. Почему не переходят под крыло Гданьска? Зачем Мукенбек и Миколай Куна ломают головы над способом бегства, если могли заключить выгодный союз с богатейшими купцами?
Он догадывался, что дело тут нечисто, что готовится какой-то заговор. Бдительно подслушивал их беседы, и убедившись в своих подозрениях, испытывал все большее искушение разрушить эти планы.
“ — Скажи я об этом господину Ведеке, — рассуждал он, — и награда меня не минует. Заслужу доверие и покровительство сената. И меня оставят на” Зефире” с новым капитаном и другой командой. Наверняка меня вознаградят за такие сведения…“
Он все же колебался: не знал, когда должен произойти побег и не знал подробностей его плана. И ещё он не знал, каким образом незамеченным выбраться на берег и удастся ли ему убедить господина Ведеке в правдивости доноса; да и вообще захочет ли его выслушать такой вельможа?
Происшедшее застало его врасплох, прежде чем он сумел принять какое-нибудь решение. В одну прекрасную ночь неизвестные злоумышленники устроили два пожара: один поблизости от стоянки каперских кораблей, другой у выхода в Мотлаву. Среди замешательства и переполоха Мукенбек и Куна перерубили швартовы, вывели свои корабли в море и направились на северовосток к Диаменту.
В отместку за это бегство городские власти велели бросить в тюрьму Катаржину, жену Миколая Куны. Обвинили её в колдовстве и устройстве пожаров. Пока” Зефир “крейсировал в водах Лифляндии, одерживая успехи в мелких стычках под Ревелем, несчастную женщину подвергли пыткам, от которых та умерла в тюремном подземелье.
Миколай Куна узнал об этом через несколько недель от другого шкипера, которому удалось покинуть Гданьск по ходатайству каштеляна Костки и давнего председателя Королевской Морской комиссии, епископа Краковского. Шкипер правда думал, что на решение выпустить его корабль повлияли скорее угрозы, чем просьбы. Угрозы, подкрепленные ростом польских воинских сил, оставшихся под командованием Эрнста Вейера в соседнем Мальборке.
Одновременно в Диаманте и в Парнаве разнеслись вести о выборах нового короля. Им должен был стать Генрих Валуа, и вместе с его прибытием из Франции на Балтику должен был прибыть мощный флот из сорока кораблей.
Перед польскими каперами открывались новые горизонты: свободный выход в океан, прием в французских портах, равенство в правах и привилегиях с французскими моряками. Когда наконец адмирал Матеуш Шарпинг получил от нового монарха подтверждение каперской лицензии, все сомнения исчезли: тяжкие времена миновали и Гданьску придется подчиниться воле Речи Посполитой.
” — Провидение хранит меня, — набожно думал Генрих Шульц. — А ведь я едва не совершил глупость. Не предвидел, что случится. Нет, меня явно хранит Провидение.“
Миколай Куна и его сын уже не доверяли опеке Провидения. Не в первый раз оно оставляло тех, кто был всех ближе и дороже. Сердца у них пылали жаждой мести.
В июле 1573 года” Зефир “участвовал в конвое, который вышел из Гданьска во Францию под
