возможно, не совсем корректно. Как бы то ни было, они оказывали друг на друга чрезвычайно благоприятное воздействие. Поэтому они были немного травмированы, когда им надо было разлучиться после совместного пребывания в Веймаре. Кристоф отправился домой, Ричард – на оздоровительные процедуры в горы Харца. Они немного проехали вместе на поезде. На узловой станции, где их пути расходились, Кристоф с неожиданным наплывом чувств обнял своего друга и легко поцеловал его – только один раз – в щеку. Когда друзья вместе вновь оказались дома, они не разлучались ни на один день и не могли наговориться. Много дней они провели в старом плавательном бассейне Праги «Зивил», лежа на раскаленных досках под осенними каштанами, или около Влтавы, которая становилась все холоднее. Свои проблемы по поводу работы, семьи, впечатления о первых встречах с девушками – все это они поверяли друг другу».
Путешествие в Веймар было примечательно еще и тем, что наш путь проходил через Лейпциг, где я познакомил Франца с Эрнстом Роволтом и Куртом Вольфом, работавшими в издательском доме. Я долго лелеял мечту увидеть книги моего друга напечатанными.
Отношение Франца к моему желанию было противоречивым. Он хотел этого и вместе с тем не хотел. Некоторые свои работы он считал готовыми к опубликованию, а многие – не подходящими для этого. Иногда перевешивало его нежелание, особенно в то время, когда он, вернувшись в Прагу, принялся за работу и стал отбирать короткие отрывки прозы, достойные, по его мнению, опубликования. Иначе говоря, это были отрывки из его дневников, и он придавал им окончательный блеск, что происходило со значительными колебаниями и сомнениями. Этот процесс также сопровождался изучением словарей, и Кафка приходил в отчаяние оттого, что не вполне точно знал правила орфографии и пунктуации. Издатели наконец выразили готовность опубликовать его произведения (о, это были счастливые дни!) после того, как просмотрели образцы прозы, которые я взял с собой в Лейпциг. Теперь дело оставалось только за Францем – представить выбранную рукопись. И в этот момент он стал буквально отбиваться от меня – серьезно и настойчиво, – говоря, что все написанное им ничего не стоит и все эти старые «никчемности», собранные вместе, не позволят ему продвинуться дальше и написать что-нибудь стоящее. Но я не мог этого допустить. Кафка писал в дневнике о том, как он оказывал мне сопротивление, но это ему не помогло. Когда оказалось, что количество отобранного Францем материала, который он считал стоящим публикации, очень мало, издатели решили напечатать «Наблюдения» – таково было название книги – необычайно крупным шрифтом. Первое издание, теперь очень редкое, состояло из восьмисот экземпляров по девяносто девять страниц, заполненных гигантскими буквами, и напоминало старинные манускрипты.
И таким образом, с помощью тех редких случаев, которые, согласно Шопенгауэру, не имеют в себе ничего случайного, глубинный характер его великой прозы был непревзойденно выведен наружу.
Итак, сопротивление Франца было сломлено и обернулось победой добрых сил, которые в те легендарные дни противостояли злой воле мира.
Годом раньше, когда мы были в Лугано, я настаивал на том, чтобы мы с Кафкой вместе стали писать «Ричарда и Сэмюэла». Мы начали. Работа вскоре остановилась. Я все же написал значительную часть произведения, которая была напечатана Вилли Хаасом в «Herderblatter». В этом произведении говорится о том, что дружба переживает взлеты и падения, и о сложности дружеских взаимоотношений. Во время путешествия между друзьями возникла ссора, произошел конфликт по многим вопросам, и только угроза холеры в знойном Милане, когда я довел Франца до слез, умоляя его пристрелить меня, прежде чем я умру здесь, на чужбине, возродила из пепла наши былые чувства. «Путешествие закончилось для двух друзей решением объединить свои силы и создать новое литературное произведение», – говорится в предисловии к опубликованной главе. Два друга, конечно, не были брошены на произвол судьбы, и Сэмюэл тоже, который намеревался стать практичным, богатым и независимым. И все-таки мы изрядно повеселились над характеристиками, которые Ричард дал Кафке и которые я дал Сэмюэлу, несмотря на то что мы шли к этому разными путями. Но Франц был против этой работы, и хорошо, что, в конце концов, я хотя бы некоторое время смог поучительно потыкать его носом в его ошибки.
Наконец, он вплотную занялся писательским трудом, преодолел внутренние противоречия, усилием воли выбрался из бесплодного периода – из того времени, когда мы писали «Ричарда и Сэмюэла» и когда его дневник стал гораздо богаче (совершенно случайно, как исключение, Франц нашел некоторое удовольствие в работе над «Ричардом и Сэмюэлом»), а также в самодисциплине, которой он занялся, проникшись идеей Шиллера «о трансформации эмоций в свойства характера». Так качество и количество его произведений росло до тех пор, пока не достигло своего апогея, когда за одну ночь с 22 на 23 сентября на одном дыхании он написал «Приговор». Эту волнующую ночь Кафка описал в своем дневнике – и я уверен, что это самораскрытие останется важнейшим документом для понимания сущности художника. «Именно так следует писать, только в такой взаимосвязи, как эта, только полностью раскрыв свое тело и душу». Но в то же время, сказав это, без всяких жалоб, он выразил еще и строгое осуждение пагубной необходимости зарабатывать себе на хлеб насущный.
Спасительным для Франца был визит в Берлин Ф. Б. (Фелиции Бауэр), с которой он поддерживал отношения на протяжении пяти лет. Описание этой столь важной для Кафки встречи начинается словами: «Когда я пришел повидать Брода 13 августа, она сидела за столом». Далее он продолжает: «Сев, я смог хорошо ее рассмотреть». Эта встреча также отмечена в моем дневнике от 13 августа: «Городское кафе. Кафка принес законченную книгу, и это мне необычайно нравится. Мисс Ф. Б. Я снова перечитал «Наблюдения». Божественно. Среда, 14 августа, я послал «Наблюдения» Роволту.
1912 год был решающим в жизни Кафки, два значительных события произошли в один и тот же день, 13 августа. Я сохранил маленькую записку, которую Франц отправил мне с посыльным на следующее утро. В ней, кроме всего прочего, говорилось о том, что было бы неверно отводить мне единственную роль человека, настаивающего на публикации, а Кафке – роль борца против этой публикации. В письме говорилось: «Доброе утро, дорогой Макс! Когда я работал вчера над отрывками, я полностью находился под влиянием одной девушки, в результате в текст вкрались некоторые глупости, а последовательность изложения может кого-то шокировать своей необъяснимой комичностью. Пожалуйста, посмотри – так ли это, и прими мои извинения вдобавок к тем, которые я тебе уже задолжал». Далее последовало изложение двух вариантов необходимых изменений.
Когда я вернулся 29 сентября из Порторозе, где я работал вместе с моим другом Феликсом Вельтшем над книгой «Восприятие и мысль», Франц пришел встречать нас на станцию и тотчас же стал говорить нам о своем рассказе «Приговор», который он только что окончил и с охотой давал мне для ежегодника «Аркадия». В том же 1913 г. рассказ был напечатан с посвящением невесте Кафки.
Сразу же после «Приговора» Франц приступил к работе над первой главой своего романа, который он, вероятнее всего, начал раньше, но теперь стал работать над ним в полную силу. Это был роман «Пропавший без вести, или Америка». Приведу фрагменты из моего дневника за тот период. 29 сентября: «Кафка в экстазе, пишет ночи напролет. Роман под названием «Америка». 1 октября: «Кафка в необычайном воодушевлении». 2 октября: «На Кафку нашло вдохновение. Одна глава закончена. Я этому очень рад». 3 октября: «У Кафки дела идут удачно». 6 октября он прочитал мне «Приговор», «Кочегара» и первые главы из романа «Америка». Тут же после этого я вступил в переписку с его матерью (по поводу его предполагаемого самоубийства). 14 октября известный венский писатель Отто Штойсель, которым мы с Кафкой восхищались, остановился у меня, и мы вместе пошли на прогулку, втроем по улицам Малой Страны в Праге. 28 октября Франц написал письмо Ф. Б., в котором изложил свои опасения за будущее. Это письмо было началом прекращения их отношений. (В дневнике самого Франца с октября 1912-го до февраля 1913- го идет пробел, поэтому приведу выдержки из моего собственного дневника за тот период.) В записях от 3 ноября я нахожу: «Пришел к Бауму, и там Кафка читал нам вторую главу своего романа. Он влюблен в Ф. и счастлив. Этот его роман очарователен». 24 ноября Кафка прочитал нам у Баума «великолепный рассказ о вредном насекомом», из «Метаморфоз». Таким образом, в период с сентября до конца ноября 1912 г., то есть на протяжении двух месяцев, были созданы три из наиболее значимых произведений Кафки.
В «Приговоре», волнующем душу рассказе, идет повествование о том, как хороший и почтительный сын, которого, несмотря ни на что, отец считает дьявольским созданием, был приговорен к смерти – то есть к тому, чтобы быть утопленным. Прыгая в реку, он кричит: «Дорогие родители, все равно я вас всегда любил!» В этом рассказе на первый взгляд ясен психоаналитический подход, но при повторном анализе смысл становится все более скрытым. Франц написал три комментария к этому рассказу. Один из комментариев был изложен в разговоре со мной. Он сказал мне: «Знаешь ли ты, что означает последнее
