Ага. Прирост там, смертность, эмиграция.
Учтено-учтено, Густав. Смертность особенно. Ничего нет легче учесть, чем смертность.
Да, даже нам в свое время удавалось.
Регулятор жизненных стандартов, если вдуматься.
Кое-где просто гарантия их повышения.
Или — стабилизации. Например, Эфиопия.
Или — Бангладеш.
Нет, там — повышения.
Макабр.
А если человек на работу решит не идти?
Да, если он в отказе?
Решит, что мало платят, и не пойдет.
Или — что Золотой век настал.
Нет, серьезно — если профсоюз забастовку объявит?
Демократия все-таки.
Откуда я знаю, господа министры! Не я же пластинку записывал. Ну, либо полицию вызовут, либо профсоюз в долю примут. С натуры же списано.
Н-да, техника.
Главное, что — автоматически.
Так ведь и вариантов немного.
Взять хоть ту же рождаемость.
Не говоря — смертность.
Вообще — потребности.
И потребности, и способности.
Жалко, раньше до компьютера не додумались.
Ну, отчего же! Додумались. Государство, например. Оно ведь, в сущности, лишь его разновидность. Только громоздкая. Правительство, например. Политические системы разные, не говоря — партии.
И демократия?
И демократия. Просто больше места занимает.
И никакой автоматики. Сплошной индивидуализм, и все вручную.
Ну уж и вручную! Налоги, например, взимаются автоматически.
Так то налоги.
И выборы. Тоже автоматически.
Ну уж и автоматически! Ритмически!
И статистически.
Практически арифметически.
Н-да.
А если все-таки свергнут... Если народные массы...
Для этого стадион есть...
Ну, не массы... Но если армия взбунтуется?
Да чего ей бунтовать?
Тем более — трехразовое питание.
Не то, что некоторые.
Спасибо еще должна сказать.
В самом деле.
Но все-таки. Если — государственный переворот? Дворцовый мятеж. Путч. И в результате — свергают...
Ах, Густав, Густав. Свергнуть можно только индивидуума. В худшем случае, правящую, как говорится, клику. Царя, тирана, политбюро, хунту. Вся прелесть компьютера, Густав, в том и состоит, что он не личность, а машина. Его к стенке не поставишь, на фонарь не вздернешь. Даже в морду плюнуть нельзя. Он если и зло, то — неодушевленное. Как, впрочем, и в том случае, если он — добро. А неодушевленное зло, Густав, терпеть проще. Нам ли этого не знать.
Вы хотите сказать, Базиль Модестович, что он еще семьдесят — стоп (пересчитывает на пальцах) еще семьдесят четыре года протянет?
Ну, это, Цецилия, как минимум. Одно могу сказать, свергнуть его нельзя. При всем желании.
То есть он — как бы новая номенклатура.
Примерно.
А мы тогда — как бы старый он.
Вроде того.
Но тогда — тогда его можно сломать.
Теоретически.
Хотя нас нельзя.
Практически. Теоретически — тоже.
Да и кому в голову придет его ломать, Петрович?
Да мало ли кому! Он же все правительство без работы оставит. Весь государственный аппарат. Они и придут ломать.
Луддиты новые.
Может, тогда заминировать его, Базиль Модестович?
Ну, луддитов это не удержит.
Атомную бомбу вмонтировать.
Я думал об этом, Петрович. Но это — Женевскую конвенцию о нераспространении нарушать.
Да какое же это распространение! Братья-славяне вон их сколько в болотах оставили.
Ха! В этом что-то есть! В конце концов, это, может быть, выход. Во всяком случае — довод. У других его нет.
Поэтому им и не до компьютера.
Да, боятся нарушать.
Великие державы особенно.
Еще бы! У них государственный аппарат гигантский.
Там никакой бомбы не хватит.
Вмиг бедный компьютер разнесут.
Безработица — ужасная вещь.
Луддиты.
Да, авансом. Еще до внедрения новой техники.
Потому, видать, они и Женевскую конвенцию придумали.
Чтоб компьютер легче ломать было.
Хотя он ни в чем не виноват.
Пауза.
В конце концов, можно ведь и не ломать.
???
Можно просто не включать. Пауза.
Одно слово — луддиты. Пауза.
Заминируем, Базиль Модестыч? А?
Другого выхода, боюсь, нет. Господа министры, кто — за?
Петрович и Цецилия поднимают руки.
Неужели другого выхода нет?
Густав, вспомни Любек.
Густав поднимает руку.
Матильдаааа! А ты, Цецилия, отвлеки Топтыгина.
Если удастся...
