помощенный этим занятием, Петрович резко сует руку под хвост Матильде.)
УУУУУУУУУУУУ! -АЙАЙАЙ!
А говорили — неодушевленные, да?
Петроовииич! Петровииич! Петрович! Петрович!..
Неодушевленные, да! Неодушевленные! Шпионаж! Мата Хари!..ААААА!
В полном ажиотаже Петрович выхватывает наручники, валит Матильду на пол, наполовину собираясь ее арестовывать, наполовину насиловать. Внезапно осознает противоречивость своих намерений. Их растаскивают.
Мейн Готт! Как вам не стыдно, Петрович! Фе!
Н-да, вот вам и Станиславский...
Это же Матильда, Петрович...
Петрович в состоянии полного столбняка.
Д-д-д-довер-р-ряй, но п-п-п-рррррровер-р-р-ряй... Матильда рыдает.
М-да, боюсь, придется переходить на компьютер, не дожидаясь перевыборов.
Пауза.
Петрович в столбняке. Матильда рыдает. Базиль Модестович подходит к Матильде.
Успокойся, детка, он нечаянно. Напряжение все-таки. При демократии приходится думать о массе вещей сразу.
По крайней мере, о двух.
А по-моему, он думал только об одном, Густав.
По-твоему, Цецилия, все только об этом и думают.
Матильда рыдает. Базиль Модестович продолжает, поглаживая Матильду по голому заду.
Успокойся, успокойся. Напряжение, понимаешь, большое.
Даже хуже, чем при тирании. О Западе, например, (стреляет глазами в сторону Медведя) приходится думать. О будущем. О настоящем тоже. Раньше-то только о Востоке. Плюс о прошлом. Целых два (ладонь скользит по ягодицам Матильды) новых времени, детка, прибавилось. Напряжение. От этого голова пухнет. Пухнет (движение бедрами). Прямо-таки разбухает... Так, о чем это я? Да, так что он нечаянно...
Матильда всхлипывает.
Да, нечаянно! Грязное животное...
Но не хищник ведь, Матильда, не хищник. (Берет себя в руки.) Хотя, конечно, животное. Из всех животных (на лице отражение внутренней борьбы) человек самое опасное. Особенно при демократии, потому что она, как ты правильно сказала, граничит с зоологией. Инстинкты, понимаешь, при тирании в человеке дремавшие, просыпаются... При демократии от него даже хищникам достается, даже леопардам...
В будущем (всхлипывает) все будет иначе...
Это уж точно.
В будущем... А он хотел мне его испортить... (Всхлипывает.) Хотел в него загляяянуууть... (Разраэ/саетсярыданиями).
Успокойся, успокойся... Ну что ты в самом деле, детка... На кой ему туда заглядывать? Чего он там (стреляя глазами в Цецилию и Густава) не видел? Да и не думает он о нем (взгляд соскальзывает к Матильдовым зарослям) совсем, я его знаю. Скорей всего, просто боится его. Болезней, например, или, там, кладбища... Вот он и кричит: шпионаж! одушевленные!
И Мата Хари...
Ну, это скорее комплимент.
Особенно если с Гретой Гарбо.
Нет, я предпочитаю Жанну Моро.
А я так Марлен Дитрих.
Матильда перестает всхлипывать и ласкает игрушки.
Вы мои миленькие, вы мои одушевленные-неодушевленные...
Н-да, хорошее было кино, пока история не кончилась...
Вы мои кисоньки... В будущем все будет иначе...
Ты, Матильда, действительно смотри, чтоб котят побольше. А то когда животные в меньшинстве, они одомашниваются. Взять хоть местное население...
А когда в большинстве, господин Президент?
Тоже, знаешь, не сахар. Жрать вокруг нечего становится, все вытаптывается. Взять хоть супердержавы.
Так то травоядные.
Ну, когда жрать нечего, травоядные тоже мясом не брезгают. Кто знает, может, так и появились хищники.
Но плотоядное скорей нападет на травоядное, чем наоборот. Ибо плотоядное есть по существу всеядное, тогда как травоядное — нет. Взять хоть человека...
Травоядное, плотоядное, термоядерное — надоело!
Да! Взять хоть человека...
Так рассуждать, детка, зоология твоя очень быстро кончится и снова станет историей...
...Тем более — Дарвина. Выживает сильнейший. Или — с лучшей мимикрией. Закон джунглей...
Ах, Матильда, Матильда. Сильнейший... слабейший... закон джунглей... Не выживает, детка, никто. Это и есть закон джунглей. Также — смешанных лесов, равнин, гор, пустынь. Не выживает никто.
А... эээээ... произведение искусства?
Только потому, что перестает быть человеком, не становясь при этом животным. Не выживает никто. Заруби себе это на носу. Или запиши себе на хвосте. Своими уррр-знаками... Вообще возьми карандаш и записывай, благо пришла в себя.
Да, я опять на задних лапах.
Значит так. Повестка дня завтрашнего заседания... Петрович!
А? (Выходит из оцепенения.) Чего?
—Застегни штаны и спрячь наручники; это и тебя касается. -Что?
Повестка дня завтрашнего заседания. Начинаем в обычное время. Первое: продолжение обсуждения национального бюджета. Второе: составление прокламации к населению о переводе работы Совета министров на научно-техническую основу, т. е. о введении компьютера. Третье: сообщение министра внутренних дел о реакции образованных кругов на новые законы против нищих. Четвертое: разное. Всё. На завтра хватит. На сегодня — тем более. (Встает.)
А как же открытие памятника, господин Президент?
Какого памятника?
Жертвам Истории?
Ох, совсем вылетело из головы. Когда?
В три часа пополудни.
Придется доверить это дело Петровичу. Я не смогу. Буду занят с кушеткой. Петрович! Возьмешь мой «ролекс».
Но он же внутренних дел, господин Президент. Как-то неудобно. Все-таки — Жертвам Истории. Может — Густаву?
Но он же финансовый. Хотя — только он один и может их сосчитать. Густав!
-Да?
Возьмешь мой «ролекс».
Данке.
Базиль Модестович, а может, лучше я? И «ролекса» мне не нужно: я живу неподалеку.
Чудно. Идеально. «Министр культуры открывает памятник Жертвам Истории». Западным журналистам это понравится... Кстати, где его в конце концов поставили: напротив тюрьмы?
Нет, на месте роддома.
Занавес.
