покрытый крупными каплями пота, и взглянул на городскую знать. Видимо, и с них было довольно — те едва не теряли сознания…
Наконец голос Барнса замер в последнем аккорде. Перси кланялся, а его переводчик Дингвелл встал и, обращаясь к лорд — мэру, произнес:
— Ваша светлость, боцман Барнс хотел бы знать, понравилась ли его баллада вашей светлости и присутствующим тут почтенным советникам.
Мартен почувствовал, что ему становится жарко. Этот болван ещё домогался комплиментов и похвал!
Однако лорд — мэр выказал немалый такт.
— Это была очень красивая песня, — переводил Дингвелл его ответ, — необычная песня, с большим реализмом передающая грозные события. Слышался рык обезумевших мулов…
— Мулов? — удивился Перси. — Не было там никаких мулов!
— Не было? — смешался переводчик, и его брови выгнулись в две крутые дуги на наморщенном лбу. — Гм…Я готов поклясться, что там что-то ужасно рычало. Может быть, это были ослы?
— Но во всей балладе нет ни одного осла! — запротестовал Барнс.
— Сам ты осел, Перси, — убежденно заявил Тессари по кличке Цирюльник. — Перестань наконец дурака валять.
— Во всяком случае, — продолжал Дингвелл, кое-как откашлявшись для того, чтобы взять себя в руки, — во всяком случае это было очень мило. Лорд — мэр говорит, что ещё никогда в жизни не слышал ничего подобного.
— Я думаю, — буркнул Бельмон.
Триумфальная ухмылка от уха до уха разлилась по физиономии Славна, и тут же Дингвелл через стол послал тревожный взгляд Мартену.
— О чем речь? — поспешно спросил тот.
Бывший помощник капитана «Ванно» наклонился к нему.
— Ваш человек хочет, чтобы я сказал лорд — мэру, что вторая часть баллады повествует о повторном штурме замка ночью. Просит тишины, поскольку хотел бы начать с ночных звуков, которые в царящем тут шуме могли бы ускользнуть от внимания слушателей.
— Пусть не смеет даже рта разевать, — решительно потребовал Мартен. — Дайте ему столько виски и пива, сколько сможет вместить его пузо. Это явно недешево обойдется, но во всяком случае спасет нас от верной смерти.
Дингвелл понимающе отнесся к этому совету, что кстати не потребовало больших усилий. Певческие подвиги изрядно разожгли жажду Перси, а мужская половина населения Инвернесса с удовольствием проводила героического барда к свежеоткупоренным бочкам, чтобы на этот раз восхититься его талантом в опоражнивании полных кварт светлого эля.
Устранив таким образом опасность дальнейших выступлений Славна, Мартен под влиянием отличной еды и напитков обрел наконец свой обычный юмор и энергию. До тех пор он был несколько расстроен, несмотря на победу, одержанную над эскадрой Рамиреса, поскольку Бласко снова от него ускользнул. Но в конце концов решил, что не стоит расстраиваться, ибо раньше или позже «Санта Крус» будет в его руках, а тогда…
— Тогда, — сказал Уильям Хагстоун, который лучше других знал причины столь заклятой ненависти, — вы ему отрежете уши, капитан Мартен.
— И нос, — с кровожадной миной добавил Каротт.
ГЛАВА VI
Мартен не успел привести в действие угрозы своих приятелей, поскольку Медина — Сидония, миновав Оркнейские острова, отрядил остатки эскадры командора Бласко де Рамиреса в авангард, а позднее, когда Великая Армада обогнула с запада Ирландию, выслал его вперед в Испанию с известием о неудаче экспедиции.
Но «неудачная экспедиция» на деле была полным поражением. На скалах Оркад и Гебридов, в фиордах Донегал, Коннот и Мюнстер осталась почти половина разбитых бурями кораблей, и даже католическое население этих ирландских графств истребляло испанцев и грабила обломки их каравелл.
Рамирес пристал в Лиссабоне, после чего через Ибрантес, Гуарду и Саламанку поспешил в Эскориал.
Он ехал по стране, превращенной в одну громадную святыню, в которой в соответствии с приказами Conseio de Estado возносились непрестанные молитвы о победе над еретиками. Крестьяне не работали в поле, стада разбежались по долинам, улицы городов, рыночные площади, мастерские ремесленников и таверны опустели, замерла торговля и всякое движение вообще; только нефы костелов, забитые верующими, душные от людского пота и чада кадил гремели молитвенными песнопениями, и гул колоколов и органов разносился вокруг.
Рамирес с суровым лицом снимал шляпу перед соборными крестами, сходил с коня, преклонял колени, набожно крестился и вытаскивал за шиворот из толпы хозяина местной почтовой станции. Скакал он почти без отдыха, днем и ночью, и потому естественно вынужден был часто менять лошадей, которые падали под ним от убийственной скачки по горным дорогам.
Через сорок восемь часов, сам едва живой, он стоял у ворот монастыря Сан Лоренцо эль Реал, чтобы у цели своего путешествия узнать, что будет принят королем только после полудня, поскольку Филип II лежит ниц крестом перед главным алтарем и никому нельзя к нему приближаться.
Бласко знал, что даже лежание крестом уже не отвратит катастрофического развития событий, но не осмелился высказать это мнение вслух. Однако уведомил кардинала Альбрехта Габсбурга о судьбе Непобедимой армады, после чего, не обращая внимания на ужас королевского секретаря, заснул непробудным сном в удобном кресле его святейшества.
Потрясение в Мадриде и Риме при вести о поражении было огромным. Медина — Сидония вернулся в сентябре, приведя едва половину кораблей, и то по большей части настолько поврежденных, что не стоило возиться с их ремонтом. Погибло больше десяти тысяч человек, а материальные потери достигали головокружительных сумм.
Неприятели, и прежде всего удерживаемые до тех пор в руках вассалы Испании, подняли головы, готовясь к новым бунтам и восстаниям. Слава испанской монархии померкла, и под рев штормов, среди воя вихрей и треска каравелл, разбивавшихся о скалы Шотландии и Ирландии, родилась новая морская держава — Альбион.
Наибольшее спокойствие сохранял в этом несчастьи Филип II, хотя все его мечты и планы, главная цель, которую он поставил себе в жизни, — завоевание Англии и покорение Елизаветы — рассыпались в прах.
Он мог ещё выставить новый флот, мог выжать для этого достаточно золота из своих подданных и из богатого духовенства, мог бросить на весы войны сокровища Вест — Индии и наемные армии из Нидерландов, Неаполя и Милана, из немецких и австрийских земель. Надлежало только мужественно сносить волю Божью и вымолить у Создателя благословение для следующей экспедиции.
Этот последний способ, хоть раз он уже подвел, казался Филипу самым надежным, и для подкрепления его действенности во всей стране была усилена деятельность святой инквизиции, которая приговаривала и сжигала на кострах десятки и даже сотни инакомыслящих.
Тем временем в Англии праздновал победу протестантизм. Ведь Господь, в которого там верили, наслал бури и штормы на папистов, неоспоримо тем самым показывая, что он на стороне Реформации. Елизавета, быть может, и не разделяла столь наивной веры и приписывала победу не только воле Провидения, но не высказывала своего мнения публично. Разумеется, она была рада, что заслуги её адмиралов и каперов остаются в тени в пользу сил сверхъестественных. Провидению не нужно было платить жалования — хватит свечек и псалмов, в то время как адмиралы требовали денег для своих экипажей, наград и титулов для себя.
Скупая монархиня торговалась с ними, как барышница, кланяясь, плюясь и стуча кулаком по столу. Раз опасность миновала, она не собиралась выполнять обещаний. Была слишком рассудительна для этого: в искусстве правления избегала широких жестов, которые слишком дорого обходились. Героям должно было хватить их геройской славы; принципы, которыми она руководствовалась, не имели с героизмом ничего
