усыпаны остатками вчерашнего пиршества. Однако к тому времени, когда колокол прозвонил к заутрене, все приобрело обычный аккуратный, почти аскетический вид.
Николас, не терявший даром времени в гостинице, но успевший после этого привести себя в порядок, явился к завтраку, состоящему из остатков вчерашнего хлеба, которые макали в подливку. Он поел вместе с хозяином, рассказывая о том, как будет протекать их путешествие и кого, с учетом всех обстоятельств, Виллем должен взять с собой. По мере того как рыцарь слушал его рассказ, глаза у него все больше округлялись. Он должен был прихватить с собой целую свиту: всех своих оруженосцев, потребное количество слуг и мальчиков-пажей. Он пробормотал нерешительно, что может взять лишь одного слугу и двух мальчиков-пажей, а оруженосец у него только один, Эрик. Ему также полагалось взять с собой доспехи и по крайней мере одно парадное одеяние (тут проблем с выбором не возникало, потому что парадное одеяние у Виллема было всего одно).
По словам Николаса, путешествие будет легким, если не случится теплового удара, или лихорадки, или нападения разбойников, а может, кабанов. Им предстоит почти все время скакать вдоль реки Дубс, без необходимости где-либо пересекать ее вброд, сначала в западном направлении с небольшим уклоном на север, а потом по самым южным предгорьям Вогез. Виллем знал эту местность благодаря своему участию в турнирах. Как и в Доле, климат там был умеренный, растительность прекрасная, хотя пышные девственные леса уже заметно пострадали от возрастающей жадности баронов. Большие лесные участки были вырублены, превратившись в виноградники и поля, где выращивали зерно и пасли домашний скот.
Дальше с севера на юг тянулась плоская болотистая долина Рейна, довольно протяженная и с востока на запад. Несколько дней, объяснил Николас, они будут скакать вдоль ее западного края, следуя старыми, но приведенными в порядок торговыми дорогами, на несколько ярдов возвышающимися над топкой равниной, — дорогами, неуклонно ведущими на север, хотя сам Рейн течет к Северному морю довольно извилистым путем. Замок Кенигсбург находится к западу от речной долины, на вершине горного утеса; у его подножья на расстоянии половины мили лежит город Селестат, уютно раскинувшийся среди холмов, соединяющих долину Рейна и Северные Вогезы. Комната в лучшей гостинице Селестата уже была заказана, хотя Виллем плохо представлял себе, кто оплатил ее.
Покончив с завтраком, Виллем распорядился, чтобы его управляющий занялся организацией путешествия. Послали за Эриком. Все немногочисленные слуги — за исключением служанки Линор — принимали участие в подготовке; пришлось привлечь даже тех, кому полагалось косить траву. Николас небрежно заметил, что много брать с собой не следует, поскольку в замке и городе при нем можно купить все, что потребуется. Виллем не видел смысла объяснять, что такого рода покупки вряд ли ему по карману.
Отдав все необходимые распоряжения, Виллем пригласил Николаса пройти через маленький, залитый солнцем двор к задней части дома.
— Позвольте представить вам единственное, что составляет сокровище этого дома, — сказал он, испытывая страстное желание доставить удовольствие слуге его величества.
В чем, в чем, а в одном он не сомневался: знакомство с сестрой принесет огромную радость любому мужчине. Постоянное кокетство Линор огорчало его, пока он не понял — на это обратил его внимание Жуглет, — что для Линор весь смысл кокетства в том, чтобы никогда не уступать никакому поклоннику.
Они поднялись по наружной деревянной лестнице над конюшней и остановились на маленькой площадке перед резной деревянной дверью. Виллем сделал шаг в сторону и придержал дверь для своего гостя, сожалея, что у него нет для таких целей мальчика-пажа.
Длинная и узкая женская комната тянулась вдоль южной стены поместья. Сквозь выходящие на юг окна вливался ослепительно яркий солнечный свет; из них открывался вид на заросшие травой поля, а с реки Дубс тянуло теплым ветром. Николас отметил про себя, что для такого скромного дома эта комната отделана просто роскошно. Сразу чувствовалось, что здесь живут женщины: цветочные узоры перетекали с оконных занавесей на гобелены и драпировки обеих кроватей, украшали резным кружевом кресло и стол. На крышках разрисованных цветами сундуков стояли симпатичные безделушки, и почти все свободные поверхности были заняты драгоценностями. Имелись тут и несколько позолоченных, но пустых клеток для птиц. На шестах для одежды висело столько нарядов, сколько сестре бедного рыцаря, казалось бы, ни к чему. У большого среднего окна, прикрытого льняной занавеской, защищающей от прямого солнца, сидели две женщины. Старшая была одета очень просто, во что-то темно-серое. Младшая же, блондинка, оказалась одной из самых прелестных женщин, каких Николасу доводилось видеть. Они вышивали, склонившись над пяльцами. Как только дверь открылась, вскинули взгляд очень похожих ярко-зеленых глаз, улыбнулись Виллему, но при виде гостя на лицах обеих возникло встревоженное, почти испуганное выражение. Женщины поспешно отложили пяльцы и встали.
— Николас, это дамы моего дома, — с оттенком гордости сказал Виллем. — Наша мать, Мария, и моя сестра и подопечная Линор. Сударыни, это Николас из Швабии, посланец великого императора.
Прежде чем лечь спать этой ночью, он послал им краткое сообщение о потрясающих новостях и золотую печать со свитка. К данному моменту Линор сумела справиться со своим волнением.
Николас поклонился сначала матери, потом дочери. Они присели в реверансе, опустив взгляд.
— Это большая честь для меня, — вкрадчиво произнес Николас, — быть приглашенным в ваши личные апартаменты.
Линор улыбнулась и заговорила на превосходном аристократическом немецком, на чем всегда настаивал Жуглет.
— Это для нас честь принимать вас. Здесь, у себя, мы редко видим гостей. Мой брат известен тем, что очень бережно охраняет нас.
— Это превосходно характеризует как его, так и вас. Тем приятнее для меня оказаться здесь.
Николас снова поклонился.
— Все, чем я владею, в распоряжении императора, — горячо откликнулся Виллем.
— Уверен, этого император от вас не потребует, — любезно ответил Николас. — Но ему было бы приятно обнаружить такую преданность, в особенности в этом уголке империи.
— Не посидите ли с нами?
Линор протянула ему изящную руку.
На ней был один из ее любимых нарядов, сшитый из ярко-зеленой ткани, изготавливаемой в Генте, — подарок какого-то фламандского рыцаря, чье имя она даже не потрудилась запомнить. Рукава расширялись к запястьям и замысловато, даже чуть нелепо ниспадали изящными складками почти до пола. Что-либо делать в таком одеянии — даже вышивать — было довольно затруднительно, но сегодня Линор это мало волновало, поскольку туника как нельзя удачно подчеркивала зеленый цвет ее глаз. Николас улыбнулся, склонил голову и поцеловал протянутую руку, не коснувшись ее ни пальцами, ни губами.
— Пожалуйста, займите мое место. — Линор указала на сиденье с лежащей на нем подушкой. — Не желаете ли освежиться? У нас превосходные вина. Лизель, — обратилась она к служанке, даже не взглянув в ее сторону, — принеси графин и кубок для нашего гостя.
Девушка без единого слова вышла.
— Как прошло ваше путешествие? — продолжала Линор, опустившись на парчовую подушку у ног Николаса, в скромной позе, которая тем не менее сознательно открывала обозрению верхнюю часть платья и то, что находилось под ним.
Николас, привыкший к подобным ухищрениям при дворе Конрада, где он сталкивался с гораздо более откровенным поведением, тем не менее был очарован ее кокетством.
— Без каких-либо происшествий, то есть очень хорошо, благодарю вас. — Он огляделся. — Ваша комната прекрасно обставлена, моя госпожа.
Линор улыбнулась.
— Спасибо. Здесь почти все — подарки от наших друзей. В клетках, конечно, поначалу были птицы, но я отпустила их на свободу. Мне больно видеть живые создания в клетках.
Она бросила на брата быстрый многозначительный взгляд и, снова обратив все внимание на Николаса, с доверительной улыбкой указала на одну из постелей.
— А это дар господина из Оксона, который ухаживал за мной, хотя и был женат. Мой брат не хотел принимать такое подношение и настаивал, чтобы тот забрал его обратно, но на следующий день его светлость был убит на турнире. Мы отдали постель нашей матери, считая, что для меня спать в ней было бы
