королевского рода — и все благодаря Жуглет.
— Это всего лишь слухи, — нетерпеливо сказала Жуглет. — Ради бога, Виллем, дай же ей наконец денег! А иначе она никогда не отвяжется.
Оставшись наедине в косых тенях — хихиканье шлюх ясно доносилось из-за серой занавески, — Виллем и Жуглет, стоя на коленях на тонком парусиновом коврике, протянули друг к другу руки. Она начала развязывать его накидку.
Он остановил ее.
— Пожалуйста, только не говори, что сначала ты хочешь спеть мне любовную песнь, — сказала Жуглет.
— Заниматься любовью в таких жалких, убогих условиях…
— Ну, это, конечно, не так благородно, как заваливать меня в винном погребе. У тебя есть идея получше?
Оттолкнув руку Виллема, она развязала его накидку и одной рукой стянула ее, а другую подняла, чтобы освободиться от своей собственной.
Виллем быстро вскинул руку и снова остановил Жуглет.
— Что мы делаем? — спросил он. — Кто ты для меня?
Она шлепнула его по руке.
— Это бессмысленный разговор. Я, конечно, твой друг. И твой тайный покровитель до тех пор, пока ты не научишься сам вести свое судно по опасным проливам придворной политики. Если хочешь, я стану твоей любовницей. Но твоей возлюбленной, Виллем, я быть не могу. А она тебе нужна, и я найду ее для тебя.
— Не нужен мне никто, — сказал он. — Существует менестрель, которую я безмерно уважаю…
— Благородная дама больше подходит для поэзии, да и для твоего будущего так лучше, — твердо ответила Жуглет, развязывая свою накидку.
— Это… если это… если это произойдет, — Виллем сделал неуклюжий жест между ними, — больше мне никто не будет нужен.
— Это же просто для вида, Виллем, чтобы защитить и твою, и мою репутацию.
Он покачал головой.
— Тогда между нами ничего не должно произойти. А иначе получится, будто я делаю из тебя шлюху.
— Никто же не узнает, — засмеялась Жуглет, нетерпеливо стащила с себя накидку и бросила взгляд в сторону занавески.
— Я буду знать. Бог будет знать.
В ее улыбке проступило раздражение.
— Прекрасно. Как, в таком случае, нам продолжить отношения, не оскорбляя твоих рыцарских чувств и благочестивых воззрений?
— Напрасно иронизируешь, — тоже раздраженно ответил Виллем. — Я весь день думал об этом…
— Я это заметила: твой благородный лоб украшают горизонтальные морщинки, когда ты пытаешься быть уж очень правильным рыцарем.
По-прежнему сохраняя серьезность, Виллем взял ее руки в свои.
— Будь моей прекрасной дамой. Тайно, — быстро добавил он, заметив, что она готова разразиться смехом. — Имя возлюбленной вообще следует хранить в секрете. Никто ничего не узнает, кроме нас двоих. Это… я должен заслужить твою любовь, а иначе получится, что я, поддавшись зову природы, воспользовался ситуацией. Не желаю, чтобы это было просто дешевкой.
— Это не будет дешевкой ни для тебя, ни для меня, — резко возразила Жуглет. Высвободив руки, она посмотрела на Виллема почти так же серьезно, как он на нее. — Я не могу играть роль твоей тайной дамы. Это даже более нелепо, чем просто быть твоей тайной любовницей. И прости, если я усомнюсь в твоих рыцарских чувствах, но, по-моему, ты хочешь, чтобы я играла эту роль главным образом потому, что тогда ты тоже сможешь играть роль. Достойную роль, без сомнения, но я — единственный человек, с кем тебе вообще не нужно играть никакой роли, и мне это нравится. — Она принялась расшнуровывать левый ботинок. — У нас не так уж много времени, давай не будет расходовать его зря.
И снова Виллем протянул руку, твердо положив ее на колено Жуглет, чтобы помешать ей раздеваться.
— Ничего не будет, пока мы не разберемся в наших с тобой отношениях.
Жуглет всерьез рассердилась.
— Конрад надолго не задержится в грязной брезентовой палатке. У нас, может, осталось всего несколько мгновений, чтобы побыть наедине. Как ты хочешь их провести?
В тусклом свете его взгляд быстро, даже как бы против воли обежал все ее тело.
— Я, конечно, хочу сам раздеть тебя, — с обезоруживающей робостью ответил он.
Это застало ее врасплох, и она невольно рассмеялась. Поцеловала его и улыбнулась, когда он обнял ее.
Руки Виллема заскользили по все еще одетому телу, отыскивая груди.
— Они никуда не делись, — сказала она. И так оно и оказалось.
Это было так волнующе странно для обоих — что теперь Виллем взял инициативу на себя. Жуглет испытывала непривычное чувство облегчения, позволив себе запретную роскошь стать объектом действия, а не действующей силой. Она помогала ему, но лишь пассивно, поднимая то руку, то ногу, когда он торопливо, не слишком умело освобождал ее от одежды. В остальном же в буквальном смысле отдала себя в его руки.
Наконец он полностью раздел ее, уложил на коврик и провел руками по груди, пытаясь захватить пальцами оба соска.
— Это твое тело, — бормотал он, обхватив рукой одну маленькую грудь. — Это… — вторая рука скользнула к бедру, — и это… — первая рука, повторяя изящный изгиб грудной клетки, двинулась к талии, — было здесь все время…
— У нас нет на это времени, — прошептала Жуглет. Вскинув руки, она расстегнула золотую застежку его туники. — Иди ко мне.
Он залился краской.
— Я стесняюсь раздеваться перед тобой.
Она засмеялась.
— Но я уже видела тебя обнаженным.
— Знаю. Это глупо.
— Я закрою глаза.
Так она и сделала. Он поцеловал ее веки.
— Нет, я и так справлюсь.
— Тогда и я тоже.
Она снова открыла глаза.
Ссутулившись под низким потолком, он быстро разделся, опустился на колени и перекинул ногу через Жуглет.
Разглядев выражение его лица, она мягко прикоснулась к его обнаженной груди.
— Да, Виллем. — Это был ответ на его невысказанный вопрос. — Я делала это чаще, чем ты, и со многими. Но поверь, ты самый желанный из всех, кто когда-либо оказывался там, где ты сейчас.
Виллем поцеловал ее в лоб и бережно опустился на нее всей своей немалой тяжестью. Прямо перед глазами у него находилось так хорошо знакомое, бесстрастное лицо Жуглета, в то время как тело ощущало изгибы теплого тела неизвестной женщины. Она раздвинула ноги, и он вошел в нее, почувствовал, как в ответ она крепко обхватила его руками и ногами, увидел, что лицо под ним утратило свою безмятежность, услышал ее вскрики, и все это в полном соответствии с его движениями… Да, он овладел ею, этой женщиной, которая одновременно была его лучшим другом.
Все так запуталось. Ничего более захватывающего он никогда не испытывал.
