— От всей души надеюсь, что он не оставит бедную девочку после всего, что она для него сделала. — И вдруг добавила как бы между прочим: — Не думаю, однако, что он на это способен.
Сьюзен воскликнула:
— Но не бросит же он ее теперь! И потом, он так нежно ее обнимает…
— …и бутылку тоже, — сухо закончила мисс Кинсэйл. — Они же оба пьяны. Разумеется, он ее бросит. Все мужчины одинаковы.
— Знаете, — сказал Мюллер, — может случиться нечто и похуже. Он женится на ней, и на обратном пути из мэрии она начнет наставлять его на путь истинный.
Сьюзен с горечью подумала: «Да, ну и разговоры начались».
Вторая шлюпка удалялась в сторону лайнера.
У Джейн Шелби вдруг схватило сердце, и в голове ее пронеслись бессвязные мысли: «Что все мы здесь делаем? Кто эти люди? И что им до нас? За что, за что у меня отняли Робина? И как после этого мы еще смеем жить? Во имя чего? Как же все глупо и бессмысленно!» И тотчас вдогонку им последовала еще одна мысль, на сей раз здравая и рассудительная: «Надо любой ценой поправить то, что я натворила. Безумно и преступно разрушать то последнее, что у нас осталось. Этому надо положить конец».
Она произнесла:
— Ричард, дай мне свою руку. Она так мне нужна.
Тот изумленно посмотрел на нее, словно силясь понять, не ослышался ли он, и нежно взял ее за руку.
Джейн сказала:
— Мы нужны друг другу в нашей общей скорби. То, что я сказала тогда там, внизу… Я была не в себе.
Разум мой помутился от горечи и скорби. Я сама не ведала, что творила. Это все неправда, все, все неправда! Я чуть было тогда не помешалась. Дик… нашего мальчика, нашего сына больше нет!!!
Он смотрел на нее, до глубины души тронутый ее словами и ощущая необыкновенный прилив сил. Он вновь обрел душевное равновесие и уверенность в себе, которых, как ему казалось, он лишился уже навсегда. Он уже напрочь забыл, да и не хотел никогда больше вспоминать, сказанное ею тогда в гневе и ярости. То было пустое сотрясение воздуха. Главное же, что он снова стал самим собой.
Он обнял ее, привлек к себе и нежно прошептал:
— Мы выстоим, любовь моя, обязательно выстоим.
Сьюзен с восхищением посмотрела на них и поняла, что стала немного взрослее.
Несмотря на палящее тропическое солнце, Мюллера били нервная дрожь и озноб. Он уцелел. Почему, ради чего и ради кого? Ради Нонни, чья жизнь и судьба отныне были в его руках? И что она для него? Награда? Наказание? Услада или же камень на шее? Он мысленно обратился к своим друзьям и спросил их: «Что вы на все это скажете?»
Мартин высунул голову из-под одеяла, поправил съехавшие на нос очки в золоченой оправе и начал напряженно всматриваться в лица спасенных, плывших во второй шлюпке. Со страхом и в то же время с неясной надеждой он выискивал глазами копну пышных, блестящих волос и пытался поймать взгляд чарующе сияющих глаз, в омуте которых он так часто сладко тонул. Но Вильмы Льюис там не было.
Он думал про себя: «Значит, все обошлось, как я и хотел. Я спасся, и, может быть, даже мое имя попадет в газеты. А на самом-то деле я просто грязный, похотливый недомерок, коротышка, закрутивший этакий круизный романчик с разбитной вдовушкой. И никто никогда ничегошеньки не узнает — ни тебе порицания, ни тебе воздаяния. Адюльтер, так сказать, за счет заведения».
Не надо было даже ни в чем признаваться жене. Он испытывал и облегчение, и угрызения совести. Ведь где-то, когда-то и как-то должен же он будет получить по заслугам.
Мюллер повернулся к офицеру и спросил:
— Где мы сейчас? С какого вы корабля и куда шли?
— Лайнер «Лондон Тауэр», Антильские линии, сэр. Круизы из Веракруза в Гавану, на Бермуды и в Лондон. Сейчас идем в Англию. Скоро вас примут на борт, и все будет хорошо. Смею заметить, сэр, что вам очень крупно повезло.
— Да, ясное дело, — вставил Шелби. — А как вы думаете, что же все-таки произошло?
— Подводное землетрясение, сэр, — ответил молодой старшина.
Ричард вдруг встрепенулся, до конца осмыслив слова офицера.
— В Англию? В Лондон? — изумился он. — Но мы американцы, нам туда не надо.
К нему вернулось то странное ощущение, что он испытал в недрах «Посейдона»: если они выберутся на свет Божий, то окажутся прямо дома, в Детройте.
— Уверен, что все разрешится наилучшим образом, сэр.
Мартин сказал:
— Я хотел бы послать телеграмму жене в Чикаго.
— Непременно, сэр.
Роузен, завернутый в одеяло по самые глаза, дрожал, как в лихорадке, и лишь твердил, словно заклинание:
— Мамочка, мамочка, мамочка!
Нонни попыталась успокоить его. Она шевельнулась, одеяло сползло вниз, открыв сбившуюся розовую набедренную повязку, тряпицу на груди и молочно-белую кожу, всю в масляных пятнах. Рулевой вытаращился на нее во все глаза и протянул:
— Вот так да-а-а! Ты откуда такая свалилась-то? С бала-маскарада, что ль?
Лицо Нонни тотчас же ощерилось, а губы сжались в тонкую, злобную нитку.
— Пасть захлопни! — рявкнула она, и в словах ее, как в капле воды, отразилось все то, что коробило Мюллера и что он так любил в ней: внешняя вульгарность и ершистость и внутренняя ранимость и незащищенность.
Он снова укрыл ее одеялом и с нежностью посмотрел ей в глаза.
Острым женским чутьем она поняла, какие чувства его раздирают, а практический ум подсказывал ей, что обещания, данные в минуты смертельной опасности, ровным счетом ничего не значат. Она прошептала:
— Вовсе не обязательно на мне жениться, Хьюби. Я и так никогда тебя не брошу. И буду с тобой, сколько ты захочешь.
Ему предоставлялась полная свобода выбора и действий, но вопреки всем доводам рассудка он не хотел с ней расставаться. Она была бы вполне удовлетворена ролью его любовницы до тех пор, пока он сам ее не бросит. Это устроило бы их обоих. Острота чувств притупится скоро, и станет ясно, как день, что они из разных миров и что им, по большому счету, не по пути. Но ему совсем не хотелось давать ей возможность однажды первой сказать: «Между нами все кончено». Да ни за что на свете!
Он нежно прижал ее к себе, как не раз прижимал в темном лабиринте бесконечных палуб лайнера:
— Не волнуйся, Нонни! Не трать напрасно силы.
Она успокоилась, и он был этому рад. А он, казалось бы, уже приняв решение, продолжал терзаться, разрываясь между голосом разума и зовом плоти, без конца задавая себе одни и те же вопросы: «Что же мне делать? Как с ней-то быть, а? И что обо всем этом скажут? И как же мне дальше жить?»
Внутри «Посейдона» раздался приглушенный взрыв, и возле его носа звонко лопнул еще один громадный водяной пузырь. На волнах закачалась офицерская фуражка с золотым галуном. Мюллер пробормотал:
— Когда тебя назвали «Посейдон», то, вероятно, чем-то оскорбили бога землетрясений.
Нонни спросила:
— Ты что-то сказал, дорогой?
Мюллер подавил в себе желание одернуть ее и отрезать: «Не называй меня дорогой» и проговорил:
— Да так, ничего, Нонни. Давай попрощаемся с кораблем.
Нонни снова заплакала. Слезы градом текли по ее перепачканному нефтью лицу.
— И со всеми, со всеми нашими, — всхлипывала она.
