И больше штатских пиджаков… Письмо читаю… На тропинку Походит каждая строка. И вижу первую травинку, И воду пью из родника. Я не в горах ли сердцем, если Аулом мысленно иду. Погибших, — все они воскресли, — С живыми вижу наряду. Героев, пахарями ставших, Солдат, ушедших в чабаны. Спешат ко мне два брата старших, Не возвратившихся с войны. И кланяюсь родным порогам, Дорогам, вьющимся внизу, И говорю, как перед богом, Украдкою смахнув слезу: «Родной аул, души гнездовье, Лечу к тебе из всех земель, Ты выше славы и злословья, Моя сыновья колыбель. Вот наша сакля, где в камине Никто не разожжет огня, Но он горит, горит поныне, Переселившийся в меня». Вдруг словно севером подуло, Я слышу голос не один: «Танцуешь все вокруг аула, Иль ты не всей державы сын?» Не знает кто-то, мне на горе, Что солнце в красные часы Увидеть можно, выйдя к морю, А можно — в капельке росы. Моей любви верны устои, Отчизну матерью назвать Я, право, был бы недостоин, Когда б забыл родную мать. Я воду пил из многих речек, Но вспоминал в горах родник. Без клекота аварской речи Я онемел бы через миг. И за отеческим пределом Достойно, кажется, всегда Я представлял державу в целом, Кавказец родом из Цада. Но кое-кто не видит ровно, Что на пиру и в дни страды Она во всем единокровна — Судьба аула и страны. Что здесь доказывать мне? Или Лихие горские сыны В атаках головы сложили Не для спасения страны? К тому, что сказано, я вправе Добавить, истине под стать: Коль хороши дела в державе, То и в ауле благодать. И на плече своем держава Вас будет впредь, аулы гор, Держать высоко, как держала Под самым небом до сих пор… И ты, черешневая ветка, Души неугасимый свет, Услышь меня, моя соседка, Прими на весточку ответ.
