И девушка та, по которой вздыхал, Была меня старше всего на три года… Но сверстник ее, будто бы аксакал, Глядел сверху вниз неприступно и гордо. Ах, лучше бы вовсе их не вспоминать… Но памяти вновь я листаю страницы И вижу там Каспий, где мне двадцать пять, А рядом прекрасные девичьи лица. Им только по двадцать, не больше того, А я уже в жизни немало изведал, И сердце вскипает в груди оттого, Что мне безразличны былые победы. А вот тридцать шесть мне пробило уже — Бурлит фестиваль на московских бульварах, И я с непонятной тоскою в душе Любуюсь на двадцатилетние пары. А нынче мне стукнуло аж сорок два… Пора уже с ярмарки мне возвращаться, Но кругом, как прежде, идет голова, Как будто мне будет пожизненно двадцать. И улицы Токио, словно магнит, Мятежную душу мою привлекают, И вечер январский так жадно манит, Цветением юности благоухая. Но вдруг чей-то голос, как рокот реки, Которая с гор устремляется к морю Возник неожиданно, словно стихи, В бессмысленном и бытовом разговоре. Японец седой мне напомнил отца, Он спутнице юной шептал что-то страстно, И сразу же я угадал в нем певца По звукам, которые были прекрасны. И прежде такой непонятный язык Вдруг настежь открыл золотые ворота И хлынул, как ливень, причудливый стих, Что стал мне понятен и без перевода. Как горное эхо, пронеся вдали, Чтобы многократно в душе повториться И чтоб я на краешке самом земли Себя ощутил на мгновение принцем. Аварский поэт… До меня никогда Нога дагестанца сюда не ступала, И вот я сверкаю, как будто звезда, В созвездии этого юного бала. Но двадцатилетние люди, увы, Проносятся с хохотом, словно кометы, Не зная, быть может, что я из Москвы Приехал к ним в гости на празднество это. И гор моих снежных гортанный язык, Наверное, тоже еще им неведом. Он чем-то похож на пронзительный крик Того журавля, что прощается с летом. Не знают они и обычаи гор, Суровых и нежных, откуда я родом, Где старая мама моя до сих пор Все ждет меня, не запирая ворота. А я из Японии дальней смотрю На звезды, что в путь отправляются млечный, И кажется, будто бы с ней говорю На нашем родимом аварском наречье. И песня, как завязь, как робкий росток, В душе созревает, чтоб к свету пробиться… Но падает, как календарный листок, И камнем летит, как подбитая птица. Неспетая песня… Вдруг оборвалась Она невзначай, как струна на пандуре,
