Почувствовав, что вода окончательно остыла, она выбралась из ванной и сняла с сушилки пушистое банное полотенце. Завернувшись в него, она вдруг с удивлением заключила, что, если бы Адам испытывал к ней хотя бы только чувственное влечение, такое, как она к нему, то, несмотря на то, что между ними и нет любви, с нетерпением бы ожидала их свадьбы, была бы счастлива отдаваться ему и постаралась бы сделать их союз счастливым, положив в его основу взаимное чувственное влечение, уважение и симпатию.
Но как она может уважать человека, который готов опуститься до шантажа, который угрожает разорить собственного отца, если не может по-другому добиться своего? И это опять привело её к мыслям о его презрении к ней. Он знал, как бурно она отвечает на его ласки, и это вызывает у него отвращение. Она видела презрение в его глазах, когда он оттолкнул её, потому что ему было противно доводить свои ласки до любовного финала.
Тогда что же он хочет от неё?
Тут она вспомнила, что задерживает его, погрузившись в свои размышления. Адам никогда ничего честно не расскажет ей; он играет с ней, как кошка с мышью, и получает от этого удовольствие. Простого и ясного ответа она все равно не найдёт, так что нет смысла растравливать себя понапрасну, надо приспосабливаться, насколько это возможно. А это значит, что она весь день должна провести с ним, потому что он так хочет. Значит, так и будет. Но её покорность вовсе не означает, что она делает это с удовольствием.
По его совету она надела плотную твидовую юбку красно-кирпичного цвета, кожаные сапоги и просторный шерстяной свитер кремового цвета. Непослушную гриву золотисто-каштановых волос она укротила, заплетя толстую косу, и обошлась без косметики, если не считать розовой помады, наложенной на губы.
Стараясь унять естественное любопытство насчёт того, что её ждёт сегодня, она прошла на кухню и увидела, что он закрывает крышку корзинки. Пикник? В январе? Но она не собиралась ни о чем спрашивать его. Пусть он всем распоряжается, собирается; её дело – ехать с ним, независимо от того, хочет она этого или нет. Единственный приемлемый способ показать ему своё несогласие – это не проявлять ни малейшего интереса, решила она упрямо.
– В чайнике есть чай, если хочешь. – Но его небрежный тон, движение даже плеч под мягкой кожаной курткой, которую он надел поверх чёрной шерстяной рубашки, свидетельствовали о его недовольстве её долгими сборами.
Седина лишь пожала плечами и решительно намазала себе маслом тост, запив его двумя чашками чая, пока он относил в машину корзинку. Он вернулся на кухню и встал у дверей, играя ключами в ожидании, пока она закончит завтрак, который чуть ли не застревал у неё в горле.
– Если хочешь разозлить меня, то ничего не получится, – спокойным тоном заметил он, добродушно улыбаясь, когда она наконец поставила чашку. Однако его прекрасные зеленые глаза не улыбались, так что она поняла, что он говорит не правду, что этот день и то, что он задумал, имеют для него немаловажное значение.
Устыдившись своего ребяческого упрямства, она прошла мимо него в прихожую, снимая на ходу с вешалки свою кожаную куртку и злясь на себя из-за того, что ей стыдно за то, что она считается с его чувствами, в то время как он ни в грош не ставит её собственные.
Да, день действительно был чудесный, согласилась она с ним, когда они выехали из Лондона. Небо было безоблачным, синим и ясным, воздух тихим и бодрящим – просто подарок этой зимы, которая до сих пор была преотвратительной. И было глупо с её стороны дуться, огрызаться на его реплики или отмалчиваться, делая вид, что её безумно интересует унылое рассуждение какого-то нудного комментатора по радио, которое она включила, как только села в машину.
Она вскоре выключила радио и взглянула на бесстрастный профиль Адама, заметив, как дёрнулись его губы, когда она спросила:
– Куда мы едем? – Он прямо-таки был уверен, что рано или поздно её природное любопытство возьмёт верх.
– Котсуолдз, – ответил он, и прежде, чем она задала следующий вопрос, продолжил:
– Я сначала думал, что мы вдвоём пойдём сегодня к Мартину, но с этим придётся подождать.
– Ванесса была бы просто в восторге! – её лёгкий сарказм смешался с тревогой и смущением. Она всегда была ближе к дяде, чем к Венессе, хотя та по-своему хорошо к ней относилась. Селина была ей за многое благодарна.
– Не беспокойся. В конце концов Ванесса примет меня как члена семьи. – Голос его звучал сухо, и Седина, не подумав, спросила:
– Ты именно поэтому настаиваешь на нашем браке? Чтобы насильно войти в семью, которая и слышать о тебе не желала почти сорок лет? – Но ещё произнося эти слова, она уже знала, что не права. У него был слишком сильный, слишком целеустремлённый и волевой характер, чтобы пойти на это, и даже не глядя на него, она чувствовала, что на его красивых губах заиграла лёгкая усмешка.
– Не надо фантазировать, лапочка! Ты прекрасно знаешь, почему мы женимся. Я уже кратко объяснил тебе в чем суть.
Чересчур кратко, подумала она. Слова ничего не значили, главное – поступки. Он не хотел её как женщину! Он всегда будет избегать её, будет глядеть на неё этим унижающим её презрительным взглядом, он заставил её жить в его доме, чтобы придать достоверность своим сказкам об их страстной взаимной любви. Однако все дни, что она жила у него в доме, он относился к ней так, будто она была невидимкой.
Она в задумчивости покачала головой. Она наверное до самой смерти так и не узнает, что им сейчас движет.
Но он продолжал;
– Не обижайся на Ванессу из-за того, что она против нашего брака. Для неё я просто негодяй и проходимец. Впрочем, ты и так это знаешь. И когда наша встреча стала неизбежной, она сумела убедить и тебя, что я негодяй. Ведь так? – Он на мгновение оторвал взгляд от шоссе, чтобы посмотреть ей в глаза, и она слегка кивнула, опустив взгляд на его красивые сильные руки, с такой уверенностью лежащие на руле; он продолжал:
– Вообще-то трудно винить её. Моя мать и Мартин многое рассказали мне, так что я могу понять её. По всей вероятности, отец, встретив Ванессу, сразу же полюбил её на всю жизнь, но это случилось до того, как он узнал, что моя мать беременна. Когда она написала ему и сообщила об этом, он был в отчаянии. Дело было не только в том, что он считал себя морально ответственным за это, он, кроме того, ещё и встретил женщину своей судьбы, которая согласилась выйти за него замуж.
Он сделал то, что считал необходимым сделать – он признался во всем своей невесте. Вполне естественно, она возмутилась и обиделась, но в конце концов простила его, потому что прежняя связь имела место до того, как они познакомились. – Голос его звучал сухо, что, как она уже знала, является признаком сильного душевного волнения. – Но, простив его, она поставила одно условие. Мартину пришлось дать ей слово, что он никогда не будет видаться ни с моей матерью, ни со мной, а ежемесячное пособие будет передаваться через адвоката.
– Но Мартин нарушил своё слово, – заметила Седина. – А Ванесса об этом знала?
– Думаю, что нет. И знаешь, когда мама рассказала мне об этом, мне стало легче. То, что мой отец нарушил слово, данное женщине, которую он обожал, потому что хотел быть близким мне, давало мне чувство безопасности и значимости, которое я никогда не забуду. Для десятилетнего мальчика это очень важно. – Он обжёг её своей неожиданной обворожительной улыбкой, от которой по спине её пробежали мурашки, затем спокойно продолжил:
– Но у Ванессы дела шли не очень-то хорошо. До того, как родился Доминик на десятом году семейной жизни, у неё было три выкидыша. И каждый раз удар усиливался тем, что она прекрасно знала, что существую я, что у Мартина есть живой и здоровый сын. Ей нелегко было примириться с этим. И вполне естественно, что когда она наконец родила сына, то буквально стала молиться на него. По её мнению, Доминик просто ангел во плоти.
– Так вот почему она избаловала его до невозможности. – Седина наконец начала понимать, почему на Ванессу нападала слепота, как только дело касалось её единственного обожаемого сына. Она ничего не знала о её выкидышах. Ванесса никогда не была с ней откровенна в вещах, которые действительно что-либо
