Как правило, в Сент-Луисе нормальной весны не бывает. Стоит зима, потом две недели промежуточной погоды, и летняя жара. В этом году весна пришла рано и задержалась надолго. Воздух ласкал кожу. Ветер пах травой и деревьями, а зима казалась неприятным сном. Цветы багряника свешивались с деревьев по обеим сторонам дороги. Сиреневые лепестки, как тонкий лавандовый туман, выглядывали из обнаженных ветвей. Листья еще не появились, но уже виднелся намек на зелень, будто кто-то гигантской кистью наметил все, что растет. Если приглядеться, деревья стояли черные и голые, но общее впечатление было такое, что не каждого дерева в отдельности, а всей их массы коснулась зеленая кисть.
Шоссе 270 в южном направлении приятно для езды, насколько только может быть приятен хайвей: оно быстро тебя выносит туда, куда ты едешь, и скоро кончается. Я съехала на Тессон-Ферри-роуд. Там полно магазинов, больничных корпусов и забегаловок, а когда оставляешь за спиной торговую зону, попадаешь в такую плотную жилую застройку, что дома чуть ли не встык стоят. Есть еще кое-где рощицы и пустыри, но это ненадолго.
Поворот на старое шоссе 21 находится на гребне холма за рекой Мерамек. Там дом и несколько заправок, окружная водопроводная станция и большое газовое поле справа. А дальше тянутся сплошь холмы и холмы.
У первого светофора я повернула влево, в квартал магазинов. Там дорога сужалась и вилась змеей среди домов и рощ. Во дворах мелькали желтые пятна нарциссов. Дорога ныряла в долину, и там, у подножия крутого холма, был знак «стоп». Оставалось только заехать на гребень, свернуть влево — и я почти на месте.
Одноэтажное здание средней школы находится на дне широкой плоской долины, окруженной холмами. Я, выросшая на равнинных фермах Индианы, когда-то называла их горами. Начальная школа тут же рядом, так что игровые площадки одни и те же. Это если в средней школе есть перемены. Когда я была еще слишком маленькой, казалось, что так оно и есть. Когда я уже попала в среднюю школу, их не было. Таков наш мир.
Я припарковала машину как можно ближе к зданию. Я второй раз приехала в школу к Ричарду, и в первый раз — в учебный день. Тогда нам надо было забрать документы, которые он забыл, и учеников не было. Сейчас я вошла и попала в толпу. Наверное, был перерыв между уроками, и ученики перемещались из класса в класс.
Я тут же поняла, что я никак не выше, а то и ниже всех, кто здесь был. Есть какой-то элемент клаустрофобии, когда тебя затрет в толпе людей с книжками и ранцами. Наверняка есть в аду такой круг, где тебе всегда четырнадцать и ты всегда в школе. Среди самых низших кругов.
Я дрейфовала вместе с толпой к кабинету Ричарда. Признаю: меня несколько радовало, что я одета лучше большинства девиц. Мелочно, конечно, но в школе я всегда была коротышкой. А между коротышкой и толстухой нет большой разницы, когда речь идет о том, как кого дразнят. Потом все силы ушли в рост, и я уже никогда не была толстой. Да, верно, когда-то я была даже еще меньше. Многие и многие годы — самая низкорослая во всей школе.
Я встала у дверей, пропуская учеников. Ричард что-то показывал в учебнике одной из учениц. Она была блондинка, одета во фланелевую блузу поверх черного платья, на три размера большего, чем нужно. На ногах у нее было что-то вроде армейских ботинок, и поверх них отвернуты толстые белые носки. Наряд был потрясающе современным, а выражение обожания на лице — достаточно древним. Она сияла и светилась только потому, что мистер Зееман в данный момент обращался лично к ней.
Надо признать, что Ричард заслуживал одного-двух разбитых сердец. Завязанный на затылке хвост создавал впечатление, что волосы у него очень короткие и плотно прилегают к голове. Он был высок, с выдающимися скулами и сильной челюстью, с ямочкой, от которой лицо его становилось не таким суровым и было почти совершенным. Глаза темно-шоколадного цвета и с такими густыми ресницами, какие иногда бывают у мужчин и о каких так мечтают женщины. От ярко-желтой рубашки загорелая кожа казалась еще более смуглой. Галстук сочного темно-зеленого цвета очень подходил к брюкам. Его пиджак был наброшен на спинку стула. Он держал книгу, и под рубашкой было видно, как ходят бицепсы.
Класс в основном сидел, в коридоре было почти тихо. Ричард закрыл книгу и отдал ученице. Она улыбнулась и поспешила к двери, опаздывая на следующий урок. По дороге она окинула меня взглядом, не понимая, что я тут делаю.
И не она одна. Некоторые из сидевших в классе тоже смотрели в мою сторону. Я вошла в кабинет.
Ричард улыбнулся, и меня всю окатило теплом. Эта улыбка спасала его от чрезмерной красоты, но это не значит, что она сама по себе была некрасивой. Ричард мог бы сниматься в рекламе зубной пасты. Но улыбка была мальчишеской, открытой, приглашающей. В нем не было хитрости, скрытых темных сторон. Перед вами был самый большой бойскаут в мире. Улыбка это показывала.
Я хотела подойти к нему, чтобы его руки обвились вокруг меня. Просто неудержимо тянуло схватить его за галстук и вытащить из кабинета. Засунуть руки под желтую рубашку. Так тянуло, что я засунула руки в карманы — не надо шокировать школьников. Ричард иногда на меня так действовал. Ладно, это когда он не мохнатый и кровь с пальцев не слизывает. Он вервольф — разве я не сказала? В школе никто не знает, а то бы он потерял работу. Людям не нравится, когда их милых деточек учат ликантропы. Да, дискриминация на основе болезни незаконна, но она есть всюду. Так почему ее не должно быть в системе образования?
Ричард коснулся моей щеки — кончиками пальцев. Я зарылась лицом в его руку, проводя губами по пальцам. Вот тебе и сдержанность перед детками. Кто-то ахнул, кто-то нервно засмеялся.
— Сейчас вернусь, ребята.
Еще охи и ахи, смешки, пожелание «Вернуться не забудьте, мистер Зееман». Ричард жестом пригласил меня к двери, и я пошла, не вынимая рук из карманов. Вообще-то я не смутилась бы перед группой восьмиклассников, но последнее время я не доверяла себе до конца.
Ричард вышел в пустой коридор, прислонился к шкафчикам и поглядел на меня. Мальчишеская улыбка исчезла. От взгляда темных глаз я вздрогнула. Подняв руку, я поправила ему галстук.
— Мне можно тебя поцеловать, или детки будут шокированы?
Задавая этот вопрос, я глядела вниз. Мне не хотелось, чтобы в моих глазах он прочел неприкрытое желание. И без того достаточно меня смущало, что он о нем знает. От вервольфа вожделение не скроешь. Они это чуют.
— Рискну. — От его тихого и низкого голоса с теплой ноткой у меня живот свело.
Он наклонился надо мной, и я подняла лицо ему навстречу. У него были такие мягкие губы. Я прижалась к нему всем телом, положив ладони ему на грудь. Его соски напряглись под кожей. Я скользнула руками к нему на талию, по гладкой ткани рубашки. Мне хотелось вытащить его рубашку из штанов и запустить под нее руки. Я шагнула назад. У меня слегка перехватило дыхание.
Это была моя идея — не заниматься сексом до свадьбы. Моя идея. Но черт побери, это было тяжело. Чем больше мы встречались, тем это было тяжелее.
— Ну и ну, Ричард. — Я покачала головой. — А оно-то все тяжелее.
Улыбка Ричарда никак не была невинной или бойскаутской.
— Тяжелеет с каждой секундой.
Краска бросилась мне в лицо.
— Я не это хотела сказать!
— Я знаю, что ты хотела сказать.
Его голос был теплым, поддразнивание — беззлобным.
Лицо у меня еще горело от смущения, но голос был ровен — очко в мою пользу.
— Я уезжаю из города по делу.
— Зомби, вампиры или полиция?
— Зомби.
— Это хорошо.
Я поглядела на него:
— Почему хорошо?
— Я сильнее волнуюсь, когда ты занята делами полиции или закалыванием вампиров. Ты же
