кучей наличных.
— Очень мило с твоей стороны, Клайв, — проговорила я умиротворяющим тоном. — Придется последовать твоему совету. Я дам тебе знать, где остановлюсь, чтобы ты мог сообщить мне, не нужно ли нам чего-нибудь в Париже, пока я нахожусь там.
Как заметил Лейк, я люблю делать свои домашние задания. Я считаю себя в первую и главную очередь специалистом по мебели, однако дело, которым я занимаюсь, требует знаний и в других областях. Больше, чем какое-нибудь другое. Я полагаюсь на накопленный годами опыт и на приобретенное заодно с ним шестое чувство, позволяющее определить, что хорошо, а что плохо. Не могу назвать себя знатоком именно этрусских древностей, однако я знала где и чего искать. Сперва я отправилась в римскую Вилла Джулиа, где хранится одна из самых лучших коллекций этрусских древностей, и старательно осмотрела ее. По дороге я прихватила с собой стопку рекомендованных изданий на тему: пару книг, посвященных этрусскому искусству, археологическое исследование о самих этрусках, а потом — уже забавы ради — «Этрусские селения», сборник эссе, написанный Дэвидом Гербертом Лоуренсом [2] в 1920-х годах после поездки по этрусским развалинам.
Интересным оказалось то, насколько мало мы знаем об этрусках, или, точнее, о народе, который мы привыкли называть этим именем. Сами-то они им не пользовались. Это римляне называли своих соседей, иногда союзников, а в итоге злейших врагов, тусками или этрусками. Греки именовали их тирренами, слово перешло в название Тирренского моря. Этруски называли себя
Их язык, достаточно необычный, и в отличие от почти всех остальных европейских языков, не имеющий индоевропейских корней, в значительной степени дешифрован, однако, когда доходит до дела, читать на нем почти нечего, если не считать надгробных надписей и так далее. Конечно же, у них была собственная и, бесспорно, значительная литература и, однако, она утрачена, и все, что мы знаем об этрусках или добыто археологами, или явилось из книг, оставленных другими народами, греками и римлянами, в первую очередь высказывавшими свою собственную точку зрения. Кроме того, они разработали сложную систему обрядов и религиозной жизни, и нам известно, что по прошествии многого времени, после того как этрусские города были покорены Римом, обитатели Вечного города все еще обращались к этрусским гадателям-гаруспикам за помощью и советом в случае каких-либо жизненных сомнений и колебаний. Природа и количество этрусских гробниц предполагают у них наличие социальной структуры, в том числе состоятельной элиты, кроме того, они верили в загробную жизнь. Тем не менее точная природа их верований растворилась в тумане времен.
Нам известно, что этот народ, обладавший собственным языком, обрядами и верованиями, после 700 года до нашей эры и до поражения от римлян в третьем веке до нашей эра доминировал на значительной части центральной Италии, называющейся теперь Тосканой — само слово выдает свою этрусскую природу — отчасти в Умбрии и на севере Лация. Территорию их с юга и востока ограждал Тибр, с севера ее пределом являлась река Арно. На западе лежало Тирренское море. Этруски жили в городах и использовали богатые месторождения металлов, добывавшихся возле морского побережья, для широкой торговли по суше и морю. По прошествии времени образовалась свободная федерация двенадцати городов, или Двенадцатиградье. Правящие круги этих городов — точнее, городов-государств — ежегодно собирались в местечке под названием Вольсинии и выбирали вождя.
В пору своего рассвета, до рождения Римской республики, Римом правили этрусские цари, которые в промежутке между 616 и 509 годами до нашей эры сумели значительно укрепить город, которому будет суждено одержать над ними победу. Последним из этрусских монархов был Тарквиний Гордый, изгнанный из Рима в 509 году до нашей эры. Начиная с этого времени, Рим и этруски сделались злейшими врагами, сражавшимися за каждую пядь земли.
В конечном итоге этрусская федерация не смогла выдержать натиска Рима. По какой-то причине города не соединились, чтобы защитить себя, и пали по одному. Потом они были заброшены, превратились в руины, или их просто сменили другие города… наконец настало возрождение — в другом облике, облике средневековых городов, иные из которых стали самыми очаровательными в Италии: Орвьето, Кьюзи, Вольтерра, Ареццо и Перуджа.
При всей загадочности этого народа я обнаружила, что собственное мнение о нем имелось у многих. Можно даже сказать, что этруски представляли собой чистую табличку, на которой люди впоследствии находили место для собственных надежд, верований и желаний. Козимо де Медичи едва ли был первым, кто воспользовался смутными представлениями об этрусках в собственных целях. Доминиканский монах, носивший имя Анниуса из Витербо, в пятнадцатом столетии определил, что этруски, народ благородный и мирный, помогли Ною вновь населить землю после потопа. Чтобы доказать свое мнение, он предположил, что язык их является версией арамейского. Невзирая на несколько диковатый облик, теории Анниуса, возможно, помогли некоторым этрусским древностям избежать уничтожения церковью, истреблявшей языческую символику. Жаль, что он не помог этрускам спустя столетие, когда примерно шесть тонн этрусской бронзы пошло на переплавку ради украшения одной из римских церквей.
Лоуренс, прославленный книгой «Любовник леди Чаттерли», усматривал в этрусках родственный себе народ, близкий к природе и естественный. В этрусских развалинах он повсюду находил фаллические символы и, благодушествуя, писал об их освежающей и натуральной философии. С другой стороны, философ Ницше, предположительно разбиравшийся в тоске и печали, называл их унылыми —
Свою последнюю остановку в Италии я сделала во Флоренции, чтобы поглядеть на знаменитую Химеру из Ареццо, занимающую теперь собственный зал в археологическом музее. Лейк был прав. Как скульптура, она производила не слишком внушительное впечатление. При своих примерно тридцати дюймах высоты она нуждалась в Беллерофонте, чтобы ее можно было разместить пред храмом или на городской площади. Тем не менее работу нельзя было назвать иначе, как великолепной. Использовавший метод утраченного воска художник сумел показать мышцы, ребра, проступающие под шкурой. Чудовище было ранено, и кровь струилась по его лапам. И тем не менее оно — то есть она — сражалась, свирепая в битве, и грозила укусом змеи, рогами козы и пастью льва. Перед отливкой скульптор сделал надпись на восковой модели. Помещенная на одной из передних лап она гласила «Тинсквил», или дар Тинии этрусскому Зевсу. Увидев то, что я должна была увидеть, я позвонила Буше и договорилась о встрече с ним в «Кафе де Флор» в день моего появления в Париже спустя два дня после моей встречи с Лейком.
Я устроилась в очаровательном отеле на левом берегу, куда более приятном, чем тот, в котором я обыкновенно останавливаюсь, однако деньги уже находились в банке, а мне в конце концов следовало подумать и о создании соответствующего впечатления. Пусть здесь не знают о том, что я действую от лица Лейка, однако надлежало намекнуть на то, что я могу вращаться в подобных кругах. Изучение каталогов аукционов позволяло мне предполагать, что за Беллерофонта придется выложить несколько миллионов долларов, да и то, если мне повезет. Тем не менее Лейк знал, что ему придется раскошелиться и даже в том случае, если мне не удастся сбить цену, обеспечив себе повышение комиссионных, на мою долю все равно выпадала увесистая сумма.
Ив Буше оказался высоким и худощавым мужчиной; короткую стрижку, волосы цвета перца с солью и тонкие скулы дополнял художественный реквизит: черные джинсы и сапоги, рубашка в черную и белую полоску и черный же кожаный жилет. Когда я пришла, он уже сидел за столиком на тротуаре, читая газету над бокалом перно. Я заказала «Кир Рояль», обошедшийся мне примерно в двадцать долларов, — смешная прихоть, однако роль наемного сотрудника Кроуфорда Лейка уже доставляла мне удовольствие.
Поначалу я не знала, как отнестись к Буше. Не то, чтобы в нем что-нибудь смущало меня. Приятный человек, довольно любезный и даже старомодный. У него была привычка, разговаривая прижимать к груди
