– Закрой собственное тело, и тогда я возьму тебя под руку.
– Почему тебя так волнует, что я в таком виде?
– Ты был тверже алмаза насчет того, что вчерашней ночи не было, о ней никогда говорить даже не будем. Теперь ты вдруг снова заигрываешь. Что изменилось?
– Если бы я сказал, что дело в кольце у тебя на пальце, ты бы поняла?
– Нет.
Он улыбнулся, на этот раз чуть-чуть, почти обычным своим движением губ. Потом надел второй рукав плаща, так что видна осталась только кисть.
– Так лучше?
– Да, спасибо.
– Тогда изволь взять меня под руку, принцесса, и окажи мне честь доставить тебя пред очи королевы.
Голос его был ровен, лишен эмоций, лишен значения. Я даже чуть не пожалела о тех эмоциях, что звучали в нем секунду назад. Сейчас его слова могли значить очень многое или просто ничего. Слова без окрашивающих их эмоций почти бесполезны.
– У тебя бывают интонации, средние между полной безжизненностью и веселой снисходительностью? – спросила я.
Та же тонкая улыбка мелькнула у него на губах.
– Я попробую найти... компромисс между этими двумя.
Я аккуратно продела свою руку в его. Между нашей кожей был плащ.
– Спасибо, – сказала я.
– Всегда пожалуйста.
Голос остался так же пуст, но какая-то едва заметная искорка тепла в нем ощущалась.
Дойл сказал, что постарается найти компромисс. Очевидно, он начал над ним работать. Донельзя своевременно.
Глава 26
Мощеная дорога резко оборвалась в траве. Дорога, как и тропа, не доходила ни до одного холма. Мы стояли у конца дороги, и ничего перед нами не было, кроме травы. Траву утоптало бесчисленное множество ног, но утоптало ровно, и ни в одном направлении она не была утоптана сильнее. Одно из наших древних прозвищ – 'скрытые'. Может, мы и превратились сейчас в туристскую достопримечательность, но старые привычки держатся долго.
Иногда 'охотники за феями' с биноклями становятся лагерем снаружи и целыми днями ничего не видят и ночами тоже. Если кто-то наблюдает за нами из холодной тьмы, он может увидеть 'что-то'.
Я не пыталась найти дверь – Дойл проведет нас внутрь без малейших моих усилий. Эта дверь перемещается по какому-то своему графику или графику королевы. Что бы ни приводило ее в движение, иногда дверь выходит на дорогу, а иногда нет. Подростком, когда мне хотелось тайно смыться из дому ночью и вернуться поздно, приходилось надеяться, что дверь не переместится, пока меня не будет дома. Небольшая магия, необходимая для поиска двери, предупредит стражей, и начнется, как говорится, веселье. Я думала тогда, в отрочестве, что эту проклятую дверь нарочно двигают.
Дойл повел меня по траве. Каблуки уходили в мягкую землю, и мне пришлось идти почти на цыпочках, чтобы их не особенно вымазать. От пистолета на лодыжке походка становилась еще более неуклюжей. Хорошо еще, что я не выбрала каблуки повыше.
Когда Дойл увел меня с аллеи, прочь от призрачных огоньков, темнота показалась еще гуще, чем раньше. Тусклые это были огоньки, но любой свет придает ночи вес и вещественность. Я чуть сильнее вцепилась в руку Дойла, когда свет остался позади и мы вошли в звездную темноту.
Дойл, очевидно, заметил, потому что предложил:
– Ты желаешь, чтобы был свет?
– Спасибо, я сама могу наколдовать блуждающий огонек. Сейчас глаза привыкнут.
Он пожал плечами – я ощутила, как шевельнулась его рука под моей.
– Как хочешь.
Голос его стал обычным, нейтральным. Либо ему трудно стало искать компромиссную интонацию, либо по привычке. Я бы поставила на второе.
Когда Дольф остановился, обойдя половину холма, у меня глаза уже привыкли к темноте, холодному свету звезд и восходящей луны.
Дойл всмотрелся в землю. Его магия чуть дохнула на меня теплом, когда он сосредоточился. Я тоже уставилась в травяной ковер. Если не сосредоточиться как следует, этот клочок травы ничем не отличался от любого другого.
Ветер перебирал траву, как пальцы перебирают кружева в шкатулке. Ночь была полна сухого шелеста осенних трав, но едва заметно – едва-едва заметно – послышалась музыка, приносимая ветром. Едва-едва слышно, не только не узнать мотив, но даже не понять, не просто ли это шум ветра. Вот эта фантомная музыка – признак, что стоишь возле входа. Вроде призрачного дверного звонка или магической игры в 'горячо-холодно'. Нет музыки – значит 'холодно'.
Дойл высвободил руку и провел ею по траве холма. Я не разглядела, то ли трава растаяла, то ли дверь появилась из травы, а трава была под ней в каком-то метафизическом пространстве. Как бы там ни было, а в склоне холма открылась закругленная дверь, как раз такого размера, чтобы нам вдвоем пройти. Проем
