Будь там наверху кто-нибудь другой, а не Дойл и Холод, я бы ожидала криков. Сейчас же я только ждала, когда вес станет легче – когда их стащат с меня колючки. Но вес легче не становился.
Я лежала на животе, прижатая к каменному холодному полу, и смотрела сквозь волосы Риса. Рука, пробившаяся за этот занавес, была без одежды и не такая белая, значит, принадлежала Галену.
Кровь застучала у меня в ушах, я слышала пульс собственного тела. Но шли минуты, и ничего не происходило. Мое сердцебиение стало успокаиваться. Я прижала руки к камням пола. Серый камень был гладок почти как мрамор, истерт за много сотен лет проходящими ногами. Мне почти в ухо дышал Рис. Послышался шорох одежды – кто-то шевелился над нами. Но над всем этим был шорох колючек, низкое постоянное бормотание, как шум моря.
Рис шепнул мне в ухо:
– Можно мне перед смертью получить поцелуй?
– Кажется, мы еще не погибаем, – ответила я.
– Тебе легко говорить. Ты внизу.
Это сказал Гален.
– А что у вас там наверху? Я ничего не вижу.
– Радуйся, что не видишь, – сказал Холод.
– Да что там происходит? – снова спросила я, попытавшись вложить в голос капельку металла.
– Ничего. – Низкий голос Дойла прокатился до дна кучи тел, будто они передали этот бас прямо мне в хребет, как камертон. – И мне это странно.
– Ты разочарован? – спросил Гален.
– Нет, – ответил Дойл. – Но мне любопытно.
Плащ Дойла исчез из виду, и вес вдруг стал меньше.
– Дойл! – крикнула я.
– Не страшись, принцесса. У меня все хорошо.
Еще ослабло давление на спину, но не сильно. Я не сразу сообразила, что это Холод приподнимается, но с кучи пока не слезает.
– Очень интересно, – сказал он.
Рука Галена исчезла из моего поля зрения.
– Что оно делает? – спросил он.
Я не слышала ничьих шагов, но видела Галена, стоящего на коленях. Руками я раздвинула волосы Риса, как две полы занавеса. Холод стоял рядом с Галеном. Только Дойл стоял один с другой стороны. Я видела его черный плащ.
Рис приподнялся, как в позе для отжимания.
– Странно, – сказал он.
Ну все. Я должна видеть.
– Слезь с меня, Рис. Я хочу посмотреть.
Он опустил голову к моему лицу, так что глядел на меня вверх ногами, приподнявшись на руках, но прижимая меня к полу. В другой ситуации я бы сказала, что он это нарочно. Но платье у меня было достаточно легкое, а у него одежда достаточно тонкой, чтобы ясно было: дело не в этом. От вида его трехцветных глаз так близко и вверх ногами почти кружилась голова; и еще было в этом что-то интимное.
– Я – последнее, что находится между тобой и этой большой плохой штукой, – сказал он. – Я слезу, когда Дойл мне прикажет.
Глядя, как шевелятся его губы выше глаз, я почувствовала, что у меня голова начинает болеть, и закрыла глаза.
– Не говори ты вверх ногами, – попросила я.
– Конечно, – сказал Рис, – ты можешь просто посмотреть вверх.
Он убрал голову, встав надо мной на четвереньки, как кобыла, защищающая жеребенка.
Я не стала подниматься, но закинула шею назад. Мне были видны только змееобразные щупальца роз. Они висели над нами тонкими, пушистыми, коричневыми веревками, тихо покачиваясь туда-сюда, как будто на ветру, но ветра не было, а этот пух – это были шипы.
– Что я должна увидеть помимо того, что розы ожили снова?
Ответил Дойл:
– К тебе тянутся только мелкие шипы, Мерри.
– И что это значит? – спросила я.
Черный плащ Дойла придвинулся ближе.
– То, что я не верю, будто они хотят причинить тебе вред.
– А чего еще они могут хотеть? – спросила я.
