– Я не хотела ему вреда вчера вечером, но сейчас...
Выхватив таблоид у Холода, я заставила себя заглянуть внутрь. Не частичная обнаженность наших тел резанула меня по сердцу – а счастье на наших лицах, в положении наших тел. Мы были влюблены, и это было видно. Но если он мог так со мной поступить, значит, он меня никогда не любил. Вожделел, желал, хотел мною владеть – может быть, но любовь... любовь на такое не способна.
Я подбросила страницы в воздух и смотрела, как они медленно опускаются к полу.
– За это я хочу его смерти. Только не говорите об этом королеве. Через несколько дней я, может быть, передумаю, и не хочу, чтобы она сразу сделала что-нибудь непоправимое.
Мой голос был холоден от злости – той злости, что поселяется в сердце и уже никогда не уходит. Горячая ярость овладевает всем твоим существом, и она – ближайший родственник жаркой страсти, но холодная ярость – это родная сестра ненависти. Я ненавидела Гриффина за то, что он сделал, но не настолько ненавидела.
– Я не хочу, чтобы она прислала мне в корзине его голову или сердце. Не хочу.
– Она, быть может, и без того решила его убить.
– Пусть так, но тогда его кровь на ней, а не на мне. Я не буду просить его смерти. Пусть она сама это сделает.
Холод присел рядом со мной, глядя на меня глазами цвета серой бури. Взял меня за руку. Его руки были теплы на ощупь, значит, у меня руки похолодели. Может быть, я была расстроена и потрясена сильнее, чем я думала.
– Я уверен, что наша королева уже решила его судьбу, – сказал он.
– Нет, – ответила я и встала, оторвавшись от его рук, от его глаз. Я обняла себя руками, потому что не доверяла им; и я начинала сомневаться и во всех других. – Нет, если она поймает его прямо сейчас, то может его убить. Но чем дольше он будет избегать поимки, тем изобретательнее станет королева.
Холод, оставаясь на полу, глядел на меня.
– Я бы на его месте предпочел, чтобы меня поймали сразу, пока еще возможна быстрая смерть.
– Он будет бежать, – сказала я. – Будет бежать так далеко и так быстро, как только сможет. Будет тянуть время и надеяться на чудо, которое его спасет.
– Ты так хорошо его знаешь? – спросил Холод.
Я посмотрела на его лицо и засмеялась – несколько диким смехом.
– Думала, что знаю. Может быть, я никогда его не знала вообще. Может быть, все это было ложью.
Я глядела на Холода и думала, как хорошо, что я его не люблю, как хорошо, что это всего лишь плоть. Сейчас я верила похоти больше, чем любви.
Дойл встал, бережно взял меня за локти.
– Не позволяй Гриффину вызвать у тебя сомнения в себе, Мередит. Не позволяй ему заставить тебя сомневаться в нас.
Я посмотрела в его темное лицо:
– Почему ты решил, что я сейчас думаю об этом?
– Потому что я на твоем месте думал бы именно так.
– Нет, ты на моем месте думал бы, как его убить.
Дойл обнял меня, прижал к себе, прижал лицом к своим волосам. Я напряглась, но не отодвинулась.
– Мы тебе ее принесем, – произнес Холод, вставая.
Меня чуть отпустило, и я обняла Дойла одной рукой за талию, прислонилась лицом к шелку его рубашки. Мне было слышно, как бьется его сердце – ровно и чуть поспешно.
В дверь постучали. Дойл кивнул, и Холод пошел к двери. Дойл вынул пистолет, потом сдвинул меня в сторону, не отпуская из своих объятий, так что его тело закрыло меня от двери.
– Открой, это я, Гален.
Холод выглянул в глазок, держа в руке большой сорокачетырехкалиберный с никелированными накладками.
– Там он и Рис.
Дойл кивнул и опустил пистолет, не убирая его, однако. Уровень напряжения был высок, и очень. Я думаю, мы ожидали нового нападения со стороны Кела и компании. Я, во всяком случае, ожидала, а я была параноиком только по необходимости. Стражи были параноиками по профессии.
За двумя стражами вошел Китто. Он был одет в темно-синие джинсы, бледно-желтую тенниску с маленьким аллигатором на груди и белые кроссовки. Все новенькое, отглаженное и только что распакованное.
Гален глянул на газеты, потом на меня:
– Мерри, мне очень жаль.
Дойл отпустил меня, и я смогла подойти к Галену. Я зарылась лицом ему в грудь, обняла обеими руками и застыла. С Дойлом я ощущала безопасность, с Холодом – страсть, но уют – уют мне мог дать только
