Провозившись весь день, он вытоптал тропинку на спуске к берегу. Островок стал грязным и замусоренным. Вырванный его сапогами мох валялся повсюду клочьями, везде были видны растоптанные грибы.
Перед отплытием этот странный грибник взялся за что-то вообще непонятное. Достал из катера, из отсека с инструментами ручную дрель и опять пошел сновать по острову. Сверлил сухие стволы и пни, а потом, закончив это, стал заливать в дыры что-то из канистры. Остатками жидкости полил и без того сырую землю возле деревьев. Это была настоянная на воде с крахмалом и желатином грибная труха вместе с попавшими туда червями.
Уже забросив канистры в катер, произнес:
'Ну, все! Отхалтурено'.
Это были первые внятно произнесенные им в этот день слова. Ощутил под руками шершавую пластмассу руля. Еще оставшаяся внутри поспешность передавалась каким-то механизмам внутри катера. Между деревьями удалявшегося острова, в его глубине догорал огонь. Белый бесконечно высокий столб дыма уходил куда-то в космос, в недоступную для воображения высоту.
Давно погас путеводный огонь дальней ацетиленовой горелки. Артур шел точно на трубу котельной. По карте на этом маршруте подводных камней не было. Этого больше всего приходилось опасаться на Ладоге.
'Усталым Хароном возвращаюсь из блаженных грибных садов'. — Вспомнились слова Ильи, его наставника в грибоводческих делах.
Маленькое судно крутило ветром. Катер этот делали по специальному заказу Ильи. У стандартных моделей на носу у самого форштевня стояли полукруглые скамейки-банки, а здесь сделали просторную каюту для груза грибов. Герметичную, плотно закрывающуюся. Так, чтобы даже накрытый волной полностью, с головой, катер сохранял плавучесть за счет этой пустоты внутри. Илья вообще любил, чтобы все было лучше и умнее, чем у всех. Хотя за счет этой непотопляемости катер получился слишком вертким, все норовил закрутиться фордевинд и подскакивал наверх при любой волне. За эти манеры и был прозван поплавком, это стало его именем. 'Поплавок'. Хотя название официальное было другим, более банальным.
Артур и сейчас иногда представлял, что у него за спиной, на задней банке сидят дед и Илья. Даже разговаривал с ними, что-то рассказывал, делился.
На берегу, на розоватом, совсем ясном фоне вечернего неба стала видна плоскодонка старика Веньки. Ее силуэт, нагруженной металлоломом, был бесформенным, неестественным — какая-то минипародия на броненосец. Сам Венька неуклюже перебирался с лодки на берег. С коротким торсом и длинными руками и ногами сейчас он был похож на кузнечика. Рядом возникла еще одна тень, непонятно чья. Театр теней. Вот они замерли, перестали двигаться.
— Эй, Грибник! — окликнули оттуда. Здесь у Артура с дедом была общая кличка. Оба они были Грибники. Теперь он остался Грибником единственным. В единственном числе. — И как жизнь? — Традиционный вопрос.
— Ничего, терпимо, — отозвался он. — Только кооператив наш сгорел, — добавил, подумав. — Из всех наших один я остался.
— Что, пожар был?
'Вот, дед умер, потом Илья. Да тут еще эта налоговая…' — подумал он. Здесь об этом знали. Давно.
— Для всех нас у бога одна статья заготовлена, — послышался другой голос. — Высшая мера. И амнистии не будет никому.
Оказывается, это был еще один деревенский, со странным для здешних мест именем Соломон. Несмотря на имя, он был самым, что ни на есть русским. Значит, напросился к Веньке в помощники.
— Да, дед твой и Илюха молодцы были. Дельные мужики, прочные. Уважал их, — громко раздавалось над водой. Венька говорил раздельно, не торопясь. В солидных паузах мерцал, вспыхивая, огонь его сигареты.
'И все равно умерли'.
— А я-то сначала смеялся с них, когда они грибы сеять взялись, — опять послышался голос Соломона. Тот считал себя необыкновенно ловким, предприимчивым. Вечно сновал там, где намечалась прибыль, хотя прибыль эта в деревне чаще всего заключалась только в выпивке. Соломон будто навсегда выбрал себе типаж первого парня на деревне. При этом парню было уже лет сорок пять.
— Мы видели, как ты с острова на остров перебираешься. Который день смотрим. Ну вот, думаем, у Артурки грибной сезон начался.
— Скоро Грибоедов приезжает, уже звонил кому-то из наших, деревенских, — заговорил Венька.
— Вся Ладога ждет, — добавил Соломон. Голоса слышались ясно и совсем отчетливо, как всегда над водой, хоть и остались позади.
— Хорошо бы приезжал побыстрее, — отозвался Артур. — Пока холодно, и грибы мои не протухли.
Сейчас должна была появиться дача, то, что они называли дачей. Артур совсем сбавил скорость и достал багор. 'Поплавок' несло вперед почти по инерции.
— Могу в твою будку лед таскать, за особую оплату, мизерную. Двести рублей в день. Покупай — продаем! Зимой снег. Весной лед, — преувеличенно бодро звучал голос Соломона. Наверное, в предвкушении выпивки. А может, он уже выпил. Будущая прибыль от продажи металлолома начинала пропиваться уже сейчас.
Разговор заканчивался естественным образом — катер относило дальше.
— А я, кстати, в театр поступил, — громко сказал Артур. Все время искал возможность сказать это. — Там буду служить, с понедельника выхожу.
Непонятно, услышали ли его сзади.
Теперь стало видно то, что они прозвали 'дачей' — стоящий над водой недалеко от берега строительный, точнее, строительский когда-то, вагончик. Кажется, его еще называли бытовкой. Что-то вроде дебаркадера на сваях.
Несколько лет назад дед и Илья решили, что для их грибного кооператива нужна теперь грибная база. Назрела необходимость. Перевалочная, для хранения собранных грибов, отдыха и, может быть, для развлечения. Каких-нибудь пикников, с купанием-загоранием иногда. Хотели купить дом рядом, в Осиновом, но потом решили поставить эту вот бытовку. Ее, иронически сначала, а потом все серьезнее, по-будничному стали называть дачей. Считалось, что дача — явление временное, потом появится база посолиднее. Все должно было быть солиднее. Расшириться, укрупниться.
От вагончика к берегу шел пирс, узкий дощатый настил, будто деревянная тропинка. Тоже на сваях. На них висели кранцы — старые автомобильные покрышки. Сразу вернулась мысль, что когда-то все эти сваи сгниют окончательно, и дача осядет в воду. Дико было представить, что это можно предотвратить, каким-то образом все починить, восстановить. Покойный дед умел ладить с твердыми, реальными предметами. Те покорно слушались его, и этот вагончик пока стоял, будто не догадывался, что деда уже нет.
Артур выключил двигатель и теперь с багром в руках терпеливо ждал, когда его поближе прибьет волной к пирсу. Давно надо было обложить все здесь камнями, валунами побольше, навалить их вокруг свай, чтобы получилась надежная насыпь. На такое его способностей, вроде, хватало. Не хватало усердия, неподъемно много его надо было найти для такой работы. Непонятно, как все делалось раньше.
Наконец, зачалился за выступающую часть бревенчатой сваи. За дачей и деревянными мостками образовался некий маленький затончик. Редкий снег падал туда и не тонул, копился водяным салом.
Задрав голову, Артур смотрел на снег, который появлялся будто ниоткуда, прямо из черного неба. Стоя на корме, грел руки о мотор. Внутри того что-то потрескивало, постукивало, остывая. Дорогой японский мотор. Артур не знал, что там, под кожухом, и не представлял, что будет делать, если тот внезапно сломается, да еще в такой глуши. Вернее, когда сломается. Тот пока еще работал. Добросовестно, без сбоев, он тоже не догадывался, что стараться больше нет смысла, что техухода за ним больше не будет.
