померещилось.
Несмотря на хромоту, постоянно куда-то торопился. Всегда деловитый, озабоченный какими-то своими делами. Еще осенью занял пятьсот рублей и до сих пор не отдавал, ускользал. Занимая деньги, он относился к этому, как к любимой работе, истово и серьезно, не обращая внимания на недовольство своих жертв.
Наркоманы внизу оживленно разговаривали о чем-то, энергично жестикулируя.
'Бодрые уроды'!
Дно жизни. И так близко — тремя этажами ниже.
— Ну, ты чего?! — Недовольно повернулся Артур к чайнику. — Ты будешь кипеть или нет?! Сломался что ли?
Решительно брякая спичками в кармане, Артур спускался в подъезде по лестнице. Вода лежала в пустом желудке, как камень.
— Герыч! Должок. Руку подавать перестану, — выйдя наружу, сразу же выкрикнул заранее приготовленную фразу. Такой стиль был принят во дворе.
Тот торопливо захромал навстречу, припадая на одну ногу и стуча палочкой.
— Эй, слышь, человек, — это было традиционное обращение Герыча. — Человек! Ну, ты впили, у меня конкретная вешалка. Засада.
— У тебя, наркома, всегда вешалка — одна и та же.
— Ты что, думаешь, мы заширяться хотим, — вмешался Намыленный. — Слушай, есть тема. Вчера бабу привел, — не дал он говорить дальше Артуру. — Все нормально. Утром догадался — очки у нее отнял. Вспомнил про тебя, что ты очки носишь. Бери — цена чисто символическая. Тем более, для тебя. Ты, я слышал, туз нешуточный. У вас вся семья деньги активно лопатит.
Кажется, забыл, что дед Артура умер. Артур, подавленный нахрапистым напором, молчал. Стоял, злясь на самого себя. Заметил, что Намыленный сегодня в бледно-голубых застиранных джинсах. Явно чужих и, кажется, женских, свисающих на его заду мешочком.
— Джинсы эти тоже забрал, — перехватил его взгляд Намыленный. — Хорошие, мне как раз оказались. Кипешилась та кегля, возмущалась. Затоптать тебя, говорит, надо. Затоптать! Духи у нее выпил.
'Красная Москва'? — зачем-то спросил Артур.
— Нет, французские. Названия не запомнил, конечно…
— Духи лудишь! Быдляцкий кайф, — сморщился Герыч. Он тоже с сомнением глядел на джинсы Намыленного. — Да. Жесть, как она есть. Ладно, человек, — повернулся он к Артуру. — Есть, типа, выход. Пойдем.
— Не дожидаясь того, что Артур скажет на этот раз, сразу же заторопился к своему подъезду:
— Пойдем быстрее, у меня дверь в квартиру не закрыта.
Артур неохотно двинулся за ним, скользя на обледенелом асфальте в своих английских туфлях с гладкой подошвой, оставшихся с лучших времен. Вынужден был скользить, хотя сомневался, что сейчас получит свои пятьсот рублей.
Не обращая внимания на свою хромую ногу, Герыч скачками поднимался по ступеням подъезда. Сзади особенно похожий на подростка: худой, легкий.
'Подросток с бородой'.
Войдя вслед за Герычем в его жилище, Артур сразу почувствовал, как тут сильно накурено. Закрыв дверь, заметил прибитый к ней немецкий 'Железный крест'.
Герыч снял куртку и бросил ее прямо на пол, в угол. Оказалось, что на шее у него, будто кулон, висит медаль 'ХХ лет РККА'. Артур прошел вслед за ним непонятно куда по совсем пустым комнатам. Когда-то в детстве он бывал тут. Ничего, кроме старинного паркета, мелкого, уложенного елочкой, сейчас здесь не осталось. Только в одной проходной комнате кто-то спал на полу, на ложе из какого-то тряпья и старой черной шубы синтетического меха. Они остановились в последней комнате, в торце дома, с множеством окон.
Тут, прислоненный к стене, стоял саксофон Герыча. Единственно ценная и, вообще, похоже, единственная вещь в этой квартире. Герыч еще подростком выкупил его в скупке цветных металлов и починил. С тех пор не расставался с ним, в одиночку играл вечерами, и ночами тоже. Не продавал, несмотря на другую свою страсть и оборонял от друзей, покушавшихся на дорогой кусок цветмета.
К стене был приделан давно знакомый Артуру самодельный аквариум из листов оргстекла, сейчас пустой и пыльный. На дне его лежал маленький комок чего-то бурого. Может быть, старый пенопласт. Артур вспомнил, как они с Герой, играя в детстве, тоже опускали в этот аквариум куски пенопласта. У них это были айсберги.
— Ты же в бизнесе каком-то, при деньгах? — говорил Герыч. — Что-то лесное, говорят. Лес толкаешь или что…
— Да нет, — пытался остановить его Артур. — Мое ремесло — собиратель грибов. А еще развожу их. Грибовод, в общем. Хотя, думаю менять род деятельности…
Но Герыч не слушал его:
— Тебе, человек, надо в лесу от вражья всякого отбиваться. Рэкет, конкуренция, то-се. Я врубаюсь в эти дела. Есть у меня по этой теме одна полезная вещь.
Герыч достал из щели между батареей и подоконником какой-то тряпичный сверток. Развернул. На руках у него лежал револьвер. Старый, потертый. Кажется, системы 'Наган'.
— Недавно нашел, — объяснил Герыч. — Почистил, оттер, все пучком… Вот ты богатый, так?.. — продолжал он. — В лесу полно всяких отморозков, с зоны откинувшихся, так? А ты вынимаешь ствол и раз — шмаляешь в воздух! Как в кино. И вся сявота, бакланье это разбегается.
Совал наган, вблизи оказавшийся таким обычным грубым куском железа. Взяв его в руку, Артур ощутил, какой он тяжелый. Хоть и маленький.
— В общем, ты окусочиваешь меня дополнительно, — заявил Герыч. — Ну, даешь еще тысячу рублей…
— Ты чего?! — возмутился было Артур.
— Даешь, даешь!.. А я тебе этот наган. Повезло тебе: за полторы тыщи такая конкретная вещь.
— Не по сезону шелестишь, — вспомнил Артур подходящий термин. — Как говорил Склифосовский, великий режиссер, не верю…
— Ну, ты точно какие-то глючные грибы добываешь, человек! Такая вещь и даром почти! Действует идеально. Смотри, сейчас ссущего пацана замочу.
— Какого пацана? — не понял Артур, даже посмотрел по сторонам в недоумении. Наконец, заметил в конце коридора на двери пластмассовую табличку с изображением писающего мальчика.
Совсем внезапно что-то жутко грохнуло. Так, что Артур от неожиданности качнулся в сторону и ударился об стену. Не сразу он понял, что это был выстрел.
— Ты что, с ума?.. Ну, ты шизоид, — смог заговорить, наконец.
— Гляди, — хвастливо заявил Герыч, показывая пальцем. Пластмассовая табличка раскололась, на месте головы мальчика чернела дыра. — Точно поразил!
Спящий в соседней комнате даже не проснулся.
— Он хоть живой у тебя?
— Наверное. Хрен его знает… — Едва договорив, Герыч опять выстрелил. Вдоль коридора, в дверь туалета. И еще. Выстрелы загремели один за другим, подряд. Спящий, наконец, заворочался, забормотал что-то матерное.
— Это музыкант один из театра, — объяснил Герыч. — Тромбонист.
— Может, из Среднего?.. А-то я тоже… — Артур хотел рассказать, что устроился в театр, но Герыч не дал говорить.
— Когда-то увлекался тем, что кормил голубей, — заговорил он сам. — Высыплю крупы на подоконник и смотрю, наблюдаю в упор через стекло. Так ты напоминаешь мне самого худого голубя. Хромого и бестолкового. Того, что не замечает зерна рядом с собой… Да так, потом перестал, — ответил Герыч на вопрос Артура. — Уж больно окна засираются. Все женщины это замечали, нудели. И не давали потом.
