очаровательными надписями на английском, такими как «Вечернее сокровище», что означало ночной депозитарий, а потом мимо человека, моющего тротуар перед заведением с поэтичным названием опять же на английском — Солнечный клуб поиска новых друзей «Половина девятого». На улице было мало людей, и я опять начала переживать, что Бертон меня заметит. Но он даже не повернулся.
Подойдя к Колокольной башне, он лишь бегло взглянул на внушительное и нарядное строение, прежде чем на эскалаторе спуститься в подземный переход, связывающий крупные улицы центра города. Когда Сиань, известный тогда под названием Чанань, был столицей танской династии, возможно, он являлся самым населенным городом мира. Главные улицы были очень широкими, особенно улица, идущая с севера на юг, чтобы император мог отправиться из своего дворца в северную часть столицы, а потом вернуться на юг по своим императорским делам. Жителям приходилось пересекать огромные сточные канавы вдоль роскошных улиц, затем через канавы перекинули мосты, а теперь пешеходам нужно спускаться под землю, чтобы избежать транспорта, а оттуда уже выбираться на север, юг, восток или запад от Колокольной башни.
Бертон выбрал западное направление, пройдя мимо Барабанной башни с западной стороны перекрестка. Он шел по той же улице, которая здесь называлась уже Си Дацзе, или Западная улица. Внезапно он замедлил шаг, и мне пришлось спрятаться за лестницей, ведущей в торговый центр. Затем Бертон свернул на север.
Я продолжала следовать за ним по удивительному торговому кварталу. Здесь были чайные домики и бакалейные лавки, ларьки с клецками, разносчики всевозможных сладостей. По мере того как мы все больше уходили в глубь базара, улочки становились все уже. Постепенно надписи на китайском уступили место вывескам на арабском языке, стали попадаться женщины в платках. В воздухе витал запах баранины. Мы очутились в мусульманском квартале Сианя. Бертон остановился, чтобы купить билет, и вошел в мечеть. Через несколько минут я сделала то же самое.
В мечети Сианя, претендующей на звание самой крупной в Китае, в чем я не сомневаюсь, царили умиротворение и покой: прелестные арки смешанного арабо-китайского стиля, красивые деревянные строения и ворота, старые, изогнутые деревья, каменная стела и фонтаны. По моему мнению, это место больше подходило для тихого созерцания, здесь было слишком спокойно, особенно если вы кого-то преследовали. Мне надо было вести себя очень осторожно, чтобы Бертон ничего не заподозрил.
Мечеть представляла собой идеальное место для тайных встреч. Перед молельным залом Бертон остановился и стал ждать. Я отступила назад и наблюдала за ним. Несколько минут он просто стоял на месте, притоптывая ногой от холода и все плотнее укутываясь в шарф. На какое-то мгновение он стянул маску, поскольку поблизости не наблюдалось зараженных объектов, и я увидела облачко пара от его дыхания в холодном воздухе. Примерно минут через пять мимо меня прошел мужчина неопределенного возраста, не молодой, но еще и не старый, и направился к Бертону. Я нырнула в боковой зал и принялась ждать. Через пару минут я услышала их приближающиеся голоса и напрягла слух. Они остановились напротив зала, в котором я спряталась. К моему сильному раздражению, разговор велся по-китайски. Я понятия не имела, о чем речь, чувствовала лишь, что говорят они на повышенных тонах, словно о чем-то спорят и не могут прийти к соглашению. Мне удалось увидеть лицо знакомого Бертона, и этого было достаточно, чтобы узнать его при последующей встрече. Скоро они прошли мимо меня, а я осталась недоумевать — последовать за ними или ждать. Когда же я набралась смелости и выглянула, в мечети никого не было. Бертону снова удалось улизнуть.
Я отправилась на его поиски. На одном из крытых базаров мусульманского квартала было множество лавок, якобы торгующих антиквариатом, и именно тут можно было скорее всего напасть на след Бертона, если он опять принялся расспрашивать о серебряной шкатулке и раздавать свои визитки с просьбой связаться с ним, если она вдруг попадет в продажу. Когда я поняла, что это бессмысленно, у меня возникла другая мысль: антикварный рынок у Басянь Гун. Скорее всего, Бертон обойдет все подобные места в городе.
Басянь Гун — даосский храм, расположенный недалеко от восточных городских ворот Сианя и посвященный Восьми бессмертным. На другой стороне узкой улицы находится антикварный рынок, открытый каждое воскресенье и среду, а сегодня как раз было воскресенье. Чтобы туда попасть, надо пройти через восточные ворота в конце Дун Дацзе, затем свернуть налево и идти за городской стеной, туда, где между стенами и рвом был разбит узкий городской парк. В это холодное и солнечное воскресенье там сидела группа пожилых людей, слушая своих птиц, поющих в клетках, которые висели на ветках деревьев над тропинкой. Какие-то мужчины и женщины занимались тай-чи. Еще дальше музыканты играли на традиционных инструментах и пели. Кажется, они репетировали, и звуки музыки вдохновляли меня. Мне бы очень хотелось остановиться и послушать, но я шла по следу.
У самого северного края восточных ворот я перешла оживленную улицу, идущую параллельно стенам, и углубилась в тихий, старый квартал. В путеводителях обычно называют эту часть за восточными воротами и вокруг храма «захолустьем», но мне так не показалось. Лично я захолустными считаю ряды уродливых многоэтажных домов, возвышающихся над городскими стенами. Но стоит пройти мимо них, и вы увидите живых людей, занимающихся повседневными делами: они покупают еду, чинят велосипеды, ремонтируют обувь, идут к врачу.
Мне понадобилось некоторое время, чтобы найти Басянь Гун, несмотря на то что у меня была с собой карта. Я несколько раз свернула не туда, и меня чуть не сбил мотоциклист, но за каждым поворотом открывалось что-то новое. Перед одним магазином высилась гора ярких пластиковых тазиков, перед другим — апельсины и зеленый лук. Пирамиды из яиц красивого нежно-голубого оттенка, каждое в крошечном соломенном гнездышке. Перед лавкой мясника с крюков свисали туши. В бамбуковых корзинах дымились горячие клецки. По всей улице стояли старые металлические барабаны с разожженым внутри огнем, где люди готовили лапшу или отваривали на пару овощи, пока покупатели болтали друг с другом в ожидании.
Базар у Басянь Гун небольшой и не отличается особым разнообразием. Во дворе у храма торговцы разложили на земле куски ткани и бамбуковые коврики, на которых выставили свои товары. Это было совсем не похоже на антикварные рынки, завсегдатаем которых я являлась, но мне все равно здесь понравилось. Самое изумительное, что в отличие от Пекина, тут на самом деле встречались древности. Я видела старинный нефрит и фарфор, бронзовые изделия, красивые рисунки и свитки, короче говоря, множество красивых вещей. Иностранцев было очень мало, возможно, еще один-два человека кроме меня, и торговцы кричали мне «Посмотри, мамаша», когда я проходила мимо их товара. Женщина в жакете и штанах времен Мао с небольшим шрамом на левой щеке была особенно настойчива, даже крепко ухватила меня за рукав. У нее действительно было несколько интересных экземпляров, и меня охватило искушение их купить, но на рынке висел плакат, предупреждающий покупателей о необходимости наличия экспортной марки, если они желают вывезти товар из страны. Я не увидела ни танской шкатулки, ни Бертона Холдиманда. Похоже, я его потеряла.
Я продолжала осматриваться, но не потому, что хотела увидеть Бертона, а потому, что мне это доставляло удовольствие. По другую сторону от импровизированных витрин располагались антикварные лавки, и я заглянула в каждую. Я попыталась что-нибудь разузнать о серебряной шкатулке, но никто меня не понял, даже когда я вытащила фотографию шкатулки Джорджа и помахала ею перед носом у продавцов. Только в Пекине можно было кое-как объясниться на английском. Я завидовала Бертону, потому что он знал язык.
В храме Бертона тоже не оказалось. Ему бы там понравилось, особенно хорош был зал, посвященный Сунь Симяо, известному фармацевту танской эпохи и одному из первых практиков китайской медицины, которому теперь поклонялись как буддистскому божеству. Сунь Симяо первым написал о медицинской этике, а также несколько книг по медицине, где встречаются, наверное, тысячи рецептов от разных болезней. Видимо, сам он был болезненным ребенком и ему удалось вылечить как себя, так и многих других страждущих. Стены зала были покрыты цветными фресками с изображениями сцен из жизни мудреца. Мне показалось, что это именно тот человек, который привлек бы внимание Бертона.
Помимо обладания традиционными познаниями в медицине Сунь Симяо был алхимиком, уединившимся на горе Чжуннань, где занимался практиками, которые позволили бы ему стать бессмертным. Он также верил в экзорцизм. Он написал сочинение на эту тему под названием «Основные правила из книг, посвященных эликсирам Высшей Чистоты», которое было, вероятно, основано на текстах из «Тайцин цзин»,
