— Есть, мэм!
Он подал знак рукой, и все крысолюды двинулись одновременно. Я шагнула в сторону от массы черной кожи и быстро подошла к Валентине и Стивену.
Говорить я начала уже на ходу — времени было мало. Рядом со мной появился Мика. Мерль и Ной, его второй телохранитель, шли за ним буквально по пятам. Своих телохранителей я постаралась всех занять вампиром. Если дело обернется плохо, то не знаю, будут ли меня защищать Мерль или Ной, если это будет грозить опасностью Мике. Ладно, черт с ним.
— Стивена в детстве обижали и использовали. Его собственный отец продавал его мужчинам для секса, — сказала я, продвигаясь вперед.
Я помнила слова Жан-Клода — что Валентина терпеть не может совращение малолетних из-за своего прошлого.
Она повернула ко мне личико в форме сердечка, а ее ручка продолжала гладить Стивена по плечу. Он свалился на пол, свернулся почти в зародышевой позе.
Я уже была рядом, а шум позади нарастал. Скоро начнется драка, и грубая.
— Я клянусь тебе, что говорю правду. Посмотри на него, глянь, какой ужас вызывает твое прикосновение.
Стивен ни на кого из нас не смотрел. Он крепко зажмурился, и слезы размазали тушь для ресниц дорожками по лицу. Он крепко обхватывал себя руками, закрывшись от всего, что происходит, как будто был еще ребенком.
Валентина глянула на него, и что-то вроде ужаса стало проявляться на ее лице. Она таращилась на собственную ручку, будто что-то страшное появилось на ее конце.
Она стала качать головой, приговаривая «Non, non» и еще что-то по-французски, чего я не поняла.
— Он идет, — сказал Мерль, и я ощутила, как они с Ноем подобрались.
Я тронула Валентину за рукав, и она подняла ко мне остекленевшие от шока глаза.
— Отзови Бартоломе, объясни, почему Грегори его боится.
Я ощутила толчок врезавшегося в Мерля и Ноя вампира, и они нажали вперед, отодвинув схватку от нас на несколько футов. Мика стоял передо мной, готовясь. Он мог бы перекинуться и пустить в ход когти, но чтобы остановить этого вампира, в нем просто не хватило бы массы.
Голос Валентины пронесся над шумом схватки, отдался эхом в комнате, и я поняла, что она использует вампирскую силу, чтобы ее услышали.
— Мы первыми нарушили перемирие. Первая кровь на наших руках.
— Валентина! — завопила Мюзетт.
Валентина повторила свои слова по-французски. Схватка замедлилась и стала затихать.
Валентина обернулась к Мюзетт, одетой во все белое и потому похожей на невесту.
— Мюзетт, это правда. Мы злоупотребили гостеприимством, обидев этих двоих. Я это прекращаю.
— Валентина, он так меня боялся, так приятно было на нем кормиться, а ты все испортила, — сказал Бартоломе.
Изящная мальчишеская фигурка, одетая в почти сплошь золотую ткань, старомодную, очень в духе семнадцатого века, искрилась при каждом движении.
Валентина заговорила тихо и быстро по-французски. Бартоломе не побледнел, но посмотрел на Грегори. Потом он повернулся ко мне.
— Это правда? Их собственный отец?
Я кивнула.
В наступившей тишине слышались только громкие всхлипы Грегори.
— Брать ребенка силой — это зло, — сказал Бартоломе. — Использовать собственных детей...
Он сплюнул на пол и сказал слово, кажется, испанское, но его значения я не поняла.
— Я их привезла сегодня сюда, чтобы они были под моей защитой. Их отец недавно вернулся и пытается снова с ними встретиться. Здесь ему их не найти. О вас двоих я не подумала.
— Мы бы этого не сделали, если бы нас предупредили, — сказал Бартоломе.
— Мюзетт была предупреждена. — Напряжение переполняло голос Жан-Клода, как вода чашку.
Мы все повернулись к нему. Он стоял чуть поодаль, возле массы телохранителей, которые схватили второго вампира вроде того, что не пускал меня к Стивену.
— Я рассказал ей о прошлом Грегори и Стивена, потому что в тот же миг, как Стивен увидел Валентину и Бартоломе, он сказал, что их кормить не может. Что ему не вынести воспоминаний, которые при этом возникнут. Все это я рассказал Мюзетт. Если бы я ее не предупредил, то никогда бы не позволил Стивену и Грегори находиться здесь без моей или Аниты охраны.
Все мы повернулись к Мюзетт. Она была без парика, но завила волосы длинными локонами и была похожа на фарфоровую куколку с красными губами, тщательно подведенными глазами, бледной кожей и в белом платье семнадцатого века с пелериной. Внешней красоты у нее не отнять никак, но красота — еще недостаточная компенсация за садизм.
— Это правда? — спросила Валентина.
— Ну, ma poulet, разве могла бы я так поступить?
— Ты — могла бы, — ответила Валентина.
Двое детей-вампиров смотрели в упор на Мюзетт, не говоря ни слова, и она отвернулась первой, она первой моргнула большими синими глазами. На миг я увидела то, чего раньше и не думала, что это может быть. Мюзетт смутилась.
— Бобби Ли, возьми-ка ее.
— Ma petite, что ты делаешь?
— Я знаю правила, Жан-Клод. Они нарушили условия безопасного пребывания на нашей территории. Это значит, что мы вправе посадить ее под домашний арест до отбытия ее дружной компании.
— Но мы не можем причинить ей вреда, она слишком важна для Белль.
— Конечно, — согласилась я и глянула на Бобби Ли. — Сопроводи ее в ее комнату и привесь крест на дверь.
Он посмотрел на меня, на Жан-Клода:
— Значит, вот так? Мы теперь можем их хватать и сажать под замок?
Я кивнула.
Он вздохнул:
— Хорошо бы, если бы у оборотней тоже можно было так.
— Иногда цивилизованность вампиров бывает очень кстати.
Бобби Ли улыбнулся, и он, Клодия и еще с полдюжины крысолюдов двинулись к Мюзетт. Анхелито встал перед ней, загородив собой. Хотя ее не было видно, но голос ее прозвенел отчетливо:
— Не страшись, Анхелито. Эти крысолюды меня не тронут.
Бобби Ли и Клодия стояли лицом к лицу с Анхелито, и оба казались рядом с ним маленькими.
— Можем по-хорошему, можем по-плохому, — предложил Бобби Ли. — Отойди — и все тихо разойдемся по комнатам. Стой — и мы вас отделаем, а потом растащим по комнатам за шиворот.
В его голосе звучал энтузиазм, показывающий, что он совсем не против драки. Как и все они. Им никому не понравилось стоять и смотреть, как терзают Стивена и Грегори.
— Отойди, Анхелито, — велела Мюзетт. — Немедленно.
Анхелито отодвинулся — очень неохотно. Меня удивило, что Мюзетт так идет навстречу. Я бы поставила на то, что ее придется тащить, а она будет вопить и лягаться.
Бобби Ли протянул руку к Мюзетт.
— Не прикасайся, — сказала она.
Он остановился на полпути, будто рука застыла в воздухе.
— Хватай ее, Бобби Ли, — велела я.
— Не могу, — ответил он, и в его голосе я услышала совершенно новую для него вещь. Страх.
— То есть как — не можешь?
Он убрал руку, придерживая ее у груди, будто она болит.
— Она велела мне к ней не прикасаться, и я не могу.
— Клодия! — позвала я.
