все более нуждался и которой наслаждался. Друзья нашли более просторную квартиру для супругов Россини на втором этаже в большом доме номер 2 по рю Шоссе-д’Антен, на северо-восточном углу этой улицы и Итальянского бульвара, в здании, где жил модный художник-портретист Франц Ксавьер Винтерхальтер. Россини тотчас же принялся обставлять свое новое жилище, покупая перегруженную изысканными деталями мебель и прося прислать ему многие вещи из Италии. Квартира состояла из приемной, большой спальни с примыкающей ванной, маленькой гостиной для Олимпии, просторного большого салона с тремя окнами с каждой стороны, столовой, спальни для Россини, рабочего кабинета и просторной кухни (помещения для слуг не отмечены).
Приемную вскоре украсили гравюрами друга Россини Луиджи Каламатты с картин Корреджо с видами Пармы. В просторном салоне стоял большой рояль Плейеля, огромные вазы, в 1815 году здесь повесили портрет Россини венского художника Майера, изображающий его в зеленой мантии и красном берете; с обеих сторон от него повесили картины Рембрандта. В столовой в шкафах со стеклянными дверцами разместилось серебро, между двумя окнами, выходившими на Итальянский бульвар, стоял инкрустированный механический орган с группой вырезанных из дерева обезьян-музыкантов наверху. На полках, идущих вдоль стен, стоял превосходный фарфор; картины на стенах представляли собой охотничьи и рыболовные сцены.
В спальне Россини, которую он потом стал использовать как кабинет и где принимал посетителей, стояла кровать с пологом. Со временем эта комната вместила в себя поразительное собрание предметов. На камине тикали часы, увенчанные бронзовым бюстом Моцарта. На маленьком рояле Плейеля стояли фотографии испанской королевы и короля Португалии, обе подписанные для Россини. Стены были покрыты фотографиями и пейзажами. Между двумя окнами стоял большой шкаф красного дерева, в который постепенно складывались короткие произведения – «Грехи старости» и другие, которые Россини написал после «Болеутоляющей музыки». В центре комнаты рядом с фортепьяно стоял стол, заваленный периодическими изданиями, книгами, нотами и письмами: Россини использовал его для написания музыки и писем, для чтения и часто сидел за ним, принимая посетителей. Здесь же, когда он был в настроении (что случалось все чаще), он сидел и слушал музыкантов и певцов, жаждавших узнать его мнение, точнее говоря, ждавших его одобрения. Олимпия, по слухам, услышав странные звуки, доносившиеся из этой комнаты, говорила: «Россини снова в хорошем настроении!»
В рабочем кабинете Россини хранились произведения искусства, включая Мадонну, которая, по его мнению, являлась оригиналом Леонардо да Винчи, и серебряное украшение, предположительно работы Бенвенуто Челлини, которым он чрезвычайно гордился. Его меблировка включала в себя и трофейный кабинет, где были выставлены алебарды и огнестрельное оружие; музыкальные инструменты, и среди них скрипки, флейты, кларнеты, трубы и большая свирель из слоновой кости, которую он купил у тенора Марио, а также бюст самого Россини 11 и бюст Наполеона I работы Лоренцо Бартолини. Между двумя окнами стояла конторка, в ящиках которой хранились драгоценности, когда-то принадлежавшие Изабелле: броши, кольца и табакерки, а также почти тридцать наград, дарованных Россини. В последние годы его жизни мешанина этого кабинета была завершена подарком, преподнесенным ему Марио на семидесятилетие: шотландской табачницей, сделанной из головы козла с посеребренными рогами.
Режим дня Россини оставался неизменным. Он вставал около восьми часов, затем следовал легкий завтрак, состоявший из булочки и большой чашки кофе (который в последние годы его жизни иногда заменялся на два яйца всмятку и стакан бордо), в то время как Олимпия распечатывала и систематизировала для него полученную корреспонденцию. Затем Россини принимал посетителей, примерно до половины одиннадцатого, потом надевал длинный плащ, закалывал галстук своей любимой булавкой с портретом Генделя и отправлялся на прогулку. Если погода позволяла, он около часа прогуливался по бульварам или садился в фиакр и отправлялся с визитами к друзьям, например, к Ротшильдам или графу Пилле-Виллю. Он часто заходил в различные магазины, выполняя поручения Олимпии или чтобы купить продукты.
Однажды молодой Эдмон Мишотт сопровождал Россини в его набеге в район Маре, их объектом был магазин макаронных изделий, которым управлял итальянец по имени Канавери. Взобравшись по лестнице на третий этаж, Россини обратился к хозяину магазина:
– Это вы Канавери? Мне сказали, что у вас есть неаполитанские макароны, покажите мне их. – Затем, окинув холодным взглядом то, что положил перед ним хозяин, сказал: – Это? Но это же генуэзские макароны!
– Синьор, уверяю вас... – запротестовал хозяин.
– Итак, – ответил Россини, – если у вас нет неаполитанских макарон, никакие другие мне не нужны. Доброго дня.
И он стал спускаться по лестнице. Отставший Мишотт спросил у Канавери:
– Знаете ли вы, кто этот человек? Великий композитор Россини.
– Россини? – переспросил торговец. – Не знаю такого. Но если он так же хорошо разбирается в музыке, как и в макаронах, он должен создавать прекрасную музыку!
Спустившись с лестницы, Мишотт рассказал об этом обмене репликами Россини, прокомментировавшим это так: «Хорошо! Ни один из моих панегиристов не поднимался до такой высоты в своих похвалах!»
В теплую погоду Россини ездил по утрам в Булонский лес, прогуливался по авеню Акасиа, затем снова садился в фиакр и около часа дня возвращался домой. Здесь он выпивал бокал вина или крепкого напитка, но обычно ничего не ел до шести часов, а в это время стол накрывался и подавалась простая, но хорошо приготовленная пища в основном итальянской или французской кухни. По субботам к супругам Россини на обед приходило до шестнадцати человек, но обычно не более двенадцати; многих приглашали прийти после обеда, чтобы принять участие в музыкальном вечере.
Россини редко обедал в гостях чаще, чем пару раза в год: перед ежегодным отъездом в Пасси на лето у его друга Биготтини (сыном балерины Эмилии Биготтини); и по возвращении в Париж на зиму – у графа Пилле-Вилля. Во все остальные дни, за исключением суббот, композитор уходил после обеда в спальню, чтобы немного поспать, затем выкуривал легкую сигару. Позже вечером он возвращался в столовую, где Олимпия читала вслух газеты. Ближайшие друзья иногда заглядывали после половины девятого, чтобы обсудить текущие события и посплетничать. Рассказывают, что однажды Тонино вошел и объявил о приходе Энрико Тамберлика, исполнение которым высокого грудного до-диеза стало предметом оживленных обсуждений и объектом почти истерического восторга публики; реакция Россини была следующей: «Пусть войдет. Но скажите ему, чтобы оставил свой до-диез на вешалке. Он сможет взять его на выходе».
Пансерон присутствовал на одном из таких вечеров, когда Россини играл на фортепьяно произведения Гайдна и Моцарта. Выразив вслух свое удивление по поводу того, что кантата Гайдна «Ариадна на Наксосе» (1789), которую он предпочитал всем остальным вокальным произведениям Гайдна, за исключением «Сотворения мира» и «Времен года», никогда не исполнялась в консерватории, он после нескольких вступительных аккордов принялся вполголоса исполнять ее. Затем голос его усилился и он продолжал петь по памяти, сыграв всю двадцатипятиминутную кантату. В тот же вечер он продемонстрировал то, как Джузеппе Принетти учил его играть гаммы большим и указательным пальцами, сыграв этим неуклюжим способом фразу на скрипке из первого финала «Севильского цирюльника». Эти вечера не должны были оканчиваться поздно. Россини время от времени украдкой бросал взгляды на часы и ровно в десять говорил: «Соблюдайте канонический час» – и все уходили.
Субботние вечера были более официальными. На них рассылались отпечатанные приглашения, со вписанными именами и датами. Одно из таких приглашений, хранящееся в Национальной библиотеке в Париже, гласит: «Месье и мадам Россини просят месье де Сент-Илера оказать им честь и посетить их вечер 29 февраля. Просьба иметь при входе свое приглашение. Рю де-ла-Шоссе-д’Антен, 2». Около девяти часов Олимпия стояла в большом салоне, открывавшемся только для подобных случаев, и принимала приезжающих гостей. Первый из подобных вечеров состоялся 18 декабря 1858 года, последний – 26 сентября 1868-го. Один из гостей присутствовал почти на всех вечерах, проходивших в течение десяти лет, это был Микеле Энрико Карафа, князь ди Колобрано, старый друг Россини, сотрудничавший с ним при создании «Аделаиды Бургундской» и «Моисея в Египте». В итоге почти все французские и иностранные музыканты и другие знаменитые артисты, как и многие политические, общественные деятели, представители купечества, посетили один или более раз россиниевские субботние вечера.
Кухню Россини чаще хвалили за ее обилие, чем за особенный подбор блюд, которые часто включали
