в его облике. Отчаяние, потусторонние возгласы, походящие на истошные крики. И что-то холодное, прямо-таки ледяное, чувствовалось на щеке. Кажется, металл, нет, лезвие ножа!
— Мамочки! — ужасающим полушепотом выдала я, обмякая всем телом в чьей-то железной хватке. — Господи Боже!
— Не трогай ее, я прошу! — издалека послышалась отчаянная мольба Майнера.
— И я просил, Верджил, — гаркнул мне в самое ухо прокуренный голос. — Можно сказать, умолял. Разве ты не помнишь?
Попутно воспринимая лишенный смысла разговор, я усилием воли отыскала спокойствие и хладнокровно принялась за подсчет весомых деталей. Стою на вытянутых носочках, потому что нечто исполинское усердно тянет меня назад. Рука, та ее часть, что находится между кистью и локтем, уверенно давит на мое горло, отбирая живительный кислород. Дышать практически невозможно. Меня подташнивает от ощущения собственного языка, застрявшего в гортани. Голова кружится. Щеки пылают бесчеловечным огнем. Мысли путаются. Хочется плакать, но гораздо важнее сейчас сопротивление. Я пробую пошевелиться, затылок упирается во что-то твердое, быть может, грудь выжившего из ума мистера Ричардсона, ведь именно он упорно добивается моей кончины от асфиксии. Ловлю носом скупые крупицы его сигаретного запаха. Без толку, ни единого вдоха сделать не получается. Глаза по-прежнему блуждают вдоль несущих балок на потолке, цепляются за люстру с двумя слепящими рожками. Свет обжигает и режет веки. Пытаюсь скосить взгляд вниз, на кончик своего усердно дергающегося носа. Еще одна вспышка, исходящая от яркого луча, что теплится на острие тонкого лезвия. Нож бродит по щеке, обводит скулу, задевает края нижних ресничек и почти упирается в глазное яблоко. Теперь уже не до шуток. Страх парализует голосовые связки, кожу лица начинают щекотать бесконтрольные слезы. Я шепчу глупые мольбы, но к ним никто не прислушивается. Мой голос слишком слаб, а старания тщетны.
— Мердок, во имя всего святого, отпусти ее! — прошибает застрявшие в ушах комья ваты отчаянный вопль Джея. Глухой удар, словно кто-то неосторожный уронил на пол энциклопедический том в три тысячи страниц. И смех, параноидальный, студящий кровь в жилах, нечеловеческий. Так громко, беспрерывно и ужасно может хохотать только психически нездоровая личность. Это веселился Джокер. Но почему Майнер назвал его Мердоком?
В ту же секунду с пронзительным щелчком сошлись воедино прохлаждающиеся до сего момента извилины. Я едва не упала в обморок от настигшей сознание догадки. Никакого мистера Ричардсона нет и не было с самого начала. Существовал лишь Волмонд, выживший из ума старик, который устроился на работу в одну из дизайнерских фирм Флориды, втерся в доверие к общительной Кирстен Уоррен, имеющей (вот совпадение) миловидную семнадцатилетнюю дочь Астрид. Если порыться на задворках памяти, то выяснится, что именно коллега-архитектор рассказал родителям о великолепном варианте загородного дома в Джорджии. Лже-мистер Ричардсон первым навел справки о поместье, нашел нам подходящее агентство и зорко следил за губительным процессом переезда. А еще он показал мне дневник Айрис и ту нишу под подоконником. Выходит, я лично впустила в дом Охотника, обряженного в костюм Джокера? Своими руками вырыла яму двум дорогим и близким вампирам?
Следует заметить, что цепочка логических выводов постепенно ослабевала, потому как я медленно теряла связь с реальностью вместе с сознанием. Вокруг запорхала пугающая рябь из вереницы мелких черных точек, похожих на рой раздраженных ос. Затем она сменилась здоровенными кругами, набирающими пульсацию. Я рискнула совершить последнюю попытку, расправила плечи, давая легким простор в грудной клетке, и кулем повалилась на пол. Резкая боль царапнула висок и мгновенно стихла, потому что мне все-таки удалось совершить жадный глоток упоительно свежего воздуха. Головокружение стало невыносимым, отчего минуту или две я пребывала в блаженном состоянии эйфории. Шумно дыхание, ощущение бескрайней свободы и умиротворенного планирования по воздуху дурманили разум. Я засмеялась, нервно, несдержанно и истерично, потом заплакала, закашлялась и, наконец, пришла в норму. Первым делом сжала обеими ладонями зудящую шею, радуясь, точно ребенок, исчезновению мерзкой руки, растерла горящие огнем щеки, избавилась от отвратительного чувства скользящего по коже ножа, небрежно смахнула с правого виска стремительно несущуюся вниз струйку крови (видимо, ударилась обо что-то при падении) и сфокусировала взгляд на коленях стоящего передо мной мужчины.
— А я ведь многое сделал для тебя, Астрид, — предосудительно заговорил Джокер, качая головой из стороны в сторону, отчего парик из завитой крупными колечками пакли зажил своей независимой жизнью. Зеленые пряди искусственных волос принялись раскачиваться, подпрыгивать и затеяли дружную возню между локонами. — Я показал тебе их сущность, но ты ослушалась. Это нехорошо, — вновь засмеялся он тем же будоражащим воображение смехом. Ну, точно псих!
В поисках Джея я обвела глазами прихожую, наткнулась на монолитный черный холм, выросший прямо из паркетных досок, и зажала рот обеими ладонями, в надежде подавить рвущийся изнутри вопль паники. То, что я изначально приняла за глыбу, при ближайшем рассмотрении оказалось безжизненным телом Бэтмена, неестественно скрючившимся на полу. Ноги в строгих армейских сапогах прижаты в груди, будто в защитном жесте, руки раскинуты в стороны, одна из них согнута в локте, другая хвастает выбитым плечевым суставом. Маска сорвана с лица и утопает в медленно растекающейся из-под головы лужице густой артериальной крови. Лицевые мышцы искажены гримасой панического ужаса, свирепого и безотчетного, а из уголка рта пробивается к зубам едва заметная струйка розовой слюны.
Я моргнула. Раз, другой, третий…и провалилась в забытье.
POV Джей
Я пулей выскочил из клуба, холодея от одной мысли о том, что кто-либо из сотрудников признает шефа в клоунском одеянии. Спору нет, костюмеры постарались на славу, дотошно воссоздав до мелочей расписное одеяние незыблемого образа Бэтмена, но я в этом наряде ощущал себя неловко, и это еще мягко сказано. Прорезиненная ткань намертво прилипла к коже, тревожа при каждом шаге волосяной покров тела, отчего движения выходили скованными и будто зажатыми. Развевающийся за спиной плащ весил, должно быть, целую тонну, потому как назойливо тянул меня назад. Пальцы в грубых перчатках покрылись испариной и будто одеревенели. Странного вида десятисантиметровые шипы на запястьях, выполненные из хлипкой пластмассы, острыми краями постоянно цеплялись за дурацкую накидку, что неимоверно раздражало. О маске я здесь просто умолчу. Описать это треклятое произведение искусства без использования отборных ругательств, знаете ли, довольно проблематично. Единственным удобным аксессуаром оказались сапоги. Грубые, армейские ботинки с высоким голенищем, выполненные из натуральной кожи, на практичной гибкой подошве, с невысоким каблуком, они влюбили меня в себя раз и навсегда. Я вообще неравнодушен к брутальному стилю, а уж воинская обувь и вовсе нагоняет на меня приступы сентиментализма. Утешал лишь тот факт, что все старания и мытарства в итоге выйдут ненапрасными. Астрид обязана по достоинству оценить мой внешний вид.
Кое-как умостившись за рулем Кадиллака, при этом едва не вырвав с корнем злостную хламиду, в полах которой я умудрился капитально запутаться, рванул с места, покидая пределы густо уставленной автомобилями парковки, и под студеные порывы ветра выкатил на суетную трассу. Из динамиков магнитолы лилась заунывная мелодия нового увлечения малышки группы Diary of Dreams: песня под названием Colorblind. Забавно, верно? Привычный слуху готический рок (девушка недавно тщетно пыталась объяснить мне азы призрачного различия между стилями Gothic и Darkwave, однако особого успеха не достигла), щемящий сердце и душу немецкий акцент талантливого вокалиста и цепляющий текст о дальтонизме.
— Этот мир и впрямь изменился, — с улыбкой поддакнул я словам припева, съезжая с основного шоссе на второстепенную дорогу, по окончанию упирающуюся в подъездную аллею дома на холме. По пути обменялись с моим птенчиком парочкой двусмысленных фраз по мобильному телефону.
Треть мили на колесах, ровно десять размашистых шагов по мощеному плиткой тротуару, четыре ступеньки до входной двери, последняя из них под тяжестью моей поступи издала жалобный стон, и я, проигнорировав услуги звонка, оглушительно приложился кулаком к деревянной панели. Из столовой, судя по отдаленному звуку голосов, живо отреагировали на мой зов. Чья-то размашистая поступь приблизилась ко входу, следом за ней семенил частый звук цокающих каблучков. Насколько я мог судить, по ту сторону находились хрупкая девушка и довольно грузный мужчина, по росту лишь слегка превосходящий меня. У
