снайперов ведь отличный слух, не говоря уж о хваленом чутье, которое хлестким ударом кнута полоснуло меня по ребрам. 'Будь осторожен', - взволновано шепнул на ухо встревоженный внутренний голос. Однако обратить на него внимание я не успел.
В проеме между косяком и дверью материализовалось разукрашенное лицо Джокера, с точностью до мельчайших складочек походящее на созданный Хитом Леджером образ психопата. Те же жуткие овалы черной краски вокруг глазниц, белая, словно лист дорогостоящей бумаги, кожа и самодостаточная улыбка свихнувшегося клоуна, выталкивающая на всеобщее обозрение желтые зубы любителя кофе и крепких сигар. Высокий лоб скрывался всклоченным париком кислотно-зеленого колера с завитыми в крупные колечки прядями искусственных волос. Впрочем, все это не помешало мне различить за толщами грима истинную личность клоуна. Дверь мне открыл Мердок.
— Ты? — недоверчиво пробасил я, мертвея от осознания собственной правоты. Ошибки произойти не могло. Да, мы не виделись более шестидесяти лет, но этот факт ничего не менял. На меня и впрямь уставился отец Айрис.
— Я, — высокомерно представился он, растягивая губы в настоящей, а не нарисованной улыбке. Именно тогда мы и схлестнулись взглядами, и я в полной мере ощутил все: его лютую ненависть, жажду мести, выпестованную за долгие годы злобу, презрение и неискоренимую тягу убивать. Волмонд клацнул челюстями, демонстрируя желание тотчас же броситься на меня с целью разодрать на миллион несимпатичных ошметков плоти. Я машинально выдвинулся вперед, готовясь принять удар, сорвал с лица чертову маску, на которой прорези для глаз отчаянно сужали угол обзора, и это явилось первой недопустимой ошибкой.
Та, кого я не заметил раньше, чье трогательное сердечко не расслышал. За спиной Джокера (совпадение ли, что старик вырядился подобным образом?) необдуманно притаилась Астрид. И я понял, что проиграл, потому как следующим действием Мердока было воспользоваться девушкой в качестве непробиваемого щита. Применив хваленую бессмертную скорость, обряженный клоун зашел сзади и с выписанным на обезображенном красками лице безумием уцепил малышку за горло. Меня передернуло, когда он сдавил нежную шейку чудовищно сильной рукой, тем самым подтягивая девочку к себе, и хищно осклабился. Его обведенные черными кругами глаза пылали изнутри ликованием, и тут случилось то, чего я боялся больше всего остального, — на свет божий из кармана длинного фиолетового фрака, полы которого прикрывали колени, появился аккуратный нож с коротким, но остро заточенным лезвием. Предупредительно ощеренные губы, в своей гнусной прорези демонстрирующие плохие зубы, наглядно показали мне, что лучше сохранять неподвижность и безмолвность, иначе…
— Мамочки! — испуганно возопила Астрид, неосмотрительно растратившая остатки кислорода на произнесение ненужных слов. Маленькая, я и без того знаю, как тебе страшно! — Господи Боже! — еще громче вскрикнула она, очевидно, почувствовав характерный холод металла на коже.
Джокер, радуя своих верных фанатов замогильным хохотом, приложил нож к ее щеке и с интересом принялся выводить им витиеватый рисунок, затрагивающий скулы и мелко дрожащие ресницы, а затем уперся кончиком клинка в нижнее веко.
— Не трогай ее, я прошу! — в отчаянии воскликнул я, борясь с невыносимым желанием зажмуриться, только бы не видеть этих изнурительных издевательств над любимой девушкой. Однако же здравый смысл требовал от меня невозможного: продолжать смотреть. Искать пути к спасению.
— И я просил, Верджил, — со смешком ответил Мердок. — Можно сказать, умолял. Разве ты не помнишь? — его усилия по скорейшему восстановлению моей памяти заключались в основном в еще более крепком сдавливании гортани трепещущегося птенчика.
Я заметил, как густо покраснело ее измученное лицо, все блестящее от обилия слез, и решился на крайние меры. Просто рухнул посреди прихожей на колени и в унизительно-молитвенном жесте сложил вместе ладони у груди.
— Мердок, во имя всего святого, не трогай ее! — узнать собственный голос невозможно. Он глух, подавлен и беспомощен, совсем как я в те беспросветно черные минуты. Догадываюсь, что последует далее, но предпринимать ничего не намерен. Плевать на свою участь, главное, чтобы не произошло непоправимое. Ее смерть однозначно сведет меня в могилу.
Волмонда, похоже, впечатлил вид моей душевной агонии, чего я не могу сказать о его бесчеловечности. С гримасой отвращения, покорежившей непроницаемую маску пограничной жестокости, он оттолкнул от себя Астрид, безжалостно позволил ей удариться головой о высокую ножку столика для всяческих мелочей и в мгновение ока очутился рядом. Я расслышал звериное рычание, прорывающее сквозь стиснутые зубы, и ловко увернулся от первого сокрушительного удара ботинком в солнечное сплетение. И если бы у меня нашлась толика времени, для того чтобы выпрямиться, возможно, дальнейшая схватка проходила бы на равных. Но, чему быть, того, как говорится, не миновать. И я пропустил серию мощных, напоминающих камнепад в тибетских горах, толчков по голове и спине. Затем хрустнуло что-то внутри, кажется, многострадальное ребро, уши заложило колокольным звоном, из носа брызнула кровь, и я расстался с последней завалящей надеждой на сопротивление. Блокировать стремительные выпады генерала не выходило, он молотил руками и ногами с такой скоростью, что гибель мне грозила не от адской боли, растекающейся по телу в гипертрофированных формах. Я бы просто захлебнулся собственной кровью.
'Соберись же!' — велел кусающий локти напряженный внутренний голос. 'Дай отпор!'.
Я не мог. Окружение плыло перед глазами, заливалось фонтами крови и с каждой секундой отдалялось все дальше и дальше. Короткая вспышка сознания оповестила меня о жуткой ране в области затылка, куда старик изловчился воткнуть чертов нож, и перед отходом к праотцам я все же сумел вынуть лезвие из головы, сжал рукоятку немеющими пальцами, да так и повалился бездыханным на пол.
— Люблю тебя, моя девочка, — мысленно шепнул я на ушко Астрид, устремляясь ввысь, на зов двух слепящих огонечков света, что задорно парили перед смеженными веками.
Пробуждение оказалось настолько болезненным, немилосердным и внезапным, что я поспешно свыкся с мыслью, будто следующий отрезок вечности проведу в аду. Хотя, черт возьми, чем наши кровососущие будни отличаются от преисподней? Душе, ей знаете ли все равно, где истлевать. Жаль, конечно, что вдали от Астрид, но, с другой стороны, какого рожна она здесь забыла? Мой чистый и светлый ангелочек, ни единого раза не помысливший дурного…
Протяжный стон напротив прервал мои размышления и подтолкнул на детальное ознакомление с обстановкой. Так, что у нас на сей раз? К моему вящему разочарованию кипящих котлов поблизости не обнаружилось, бесов и демонов в том числе. А вот хрипящий приятель радовал глаз своим повсеместным присутствием. Неужто и в столь злачном месте не удастся отдохнуть от его скабрезных шуточек? Дьявола-то я чем прогневал? Жил, грешил, прелюбодействовал, набивал суму презренным золотишком, походя убивал невинных, сквернословил, поддавался унынию и чревоугодию. В общем, заглавный кандидат в фавориты Сатаны, а поди же ты!
— Габсбург, ты ли это, другой мой ситный? — протявкал из противоположного угла небольшого, сокрытого во мраке беспросветной мглы помещения Лео.
Я прикрыл глаза, настраивая зрачки на максимальную восприимчивость, и теперь уже детально присмотрелся к обстановке. Разрази меня гром в морозный полдень! Никакой гиены огненной в радиусе километра не было и в помине! Мы находились в ванной комнате, и будь я трижды проклят, если она не является живым воплощением в миниатюре той самой уборной, что фигурировала в первой части фильма 'Пила'. Высокие, вероятнее всего пятиметровые потолки. Стены, выложенные промышленным белым кафелем, кое-где отвалившимся под тяжестью собственного веса. Одна из перегородок и вовсе разваливалась на составные часы, вопиюще невежливо выпятив наружу прогнившие куски арматуры. Толстые трубы обвивали комнату по периметру, распространяя в воздухе запах ржавчины и сточных испарений. С их вентилей капала вода, примерно раз в две секунды, поэтому уже через мгновение этот мерзкий звук 'кап-плюх' угодил в разряд ненавистных, тем более царящее здесь эхо троекратно усиливало каждый незначительный шорох, накладывая на них свой суровый отпечаток бесконечного повтора. Низкий унитаз чуть южнее меня вопреки логике соседствовал с писсуаром, и вместе они производили такую вонь, что обладатели нежного обоняния неизменно проникнутся сочувствием к моему незавидному положению пленника. А таковым я, по сути, и являлся. Иначе к чему эти обвивающие запястья и лодыжки кандалы,
