Эта улыбка говорила, что он любит меня, и я улыбнулась в ответ, почувствовала, как смягчается у меня лицо, как уходит злость. Мне стало лучше, я уже не распространяла эту злость на всех.
— Мы с
Он повернулся, подобрал длинные ноги на диван, руку закинул на спинку дивана, чуть не касаясь обнаженного плеча Огги, положил голову на вытянутую руку, распустив черные кудри по белизне дивана. Лицо его мне не было видно, но выражение его я знала. Чарующее, соблазнительное выражение, дразнящее, оно бывало у Жан-Клода, когда он не ожидал, чтобы что-нибудь произошло, — просто хотел тебе напомнить, насколько он великолепен. Такое лицо у него бывало либо когда он злился, либо когда я. Такое лицо он делал, чтобы закончить ссору — или начать.
Огги смотрел на него, и на лице его было страдание. Он видел Жан-Клода, понимал потенциал этого тела и знал, что получить его однажды — еще не значит, что ты получишь его снова. Жан-Клод играл жестко, создавая положение, которое может дать ему преимущество. По выражению лица Огги было видно, насколько велико сейчас преимущество Жан-Клода.
Если это была любовь, истинная любовь, разве мне не должно быть тяжело видеть страдающее от желания и сомнения лицо Огги? Может, и должно было, но не было. Наоборот, я была довольна — мелочная, мстительная радость, которая всегда обещает по-настоящему плохие отношения. Есть разные виды любви, я это давно узнала, — не больше любви и не меньше, а просто разные. Может быть, то, что умел вызвать в тебе Огги, не было все-таки истинной любовью. Может быть, это была любовь, которая приходит быстро, а уходит медленно, но пока она есть — это только ссоры, страдания, испещренные моментами отличного секса, и так до тех пор, пока у кого-нибудь не хватит решимости покончить с ней и уйти.
Огги повернулся страдающим лицом ко мне.
— Вы отвергаете меня оба, — сказал он с неподдельным изумлением и посмотрел на Жан-Клода. — Я понимаю Жан-Клода, он маневрирует ради власти, хотя моя гордость уязвлена. Наверное, не так хорошо действую я на других мужчин, как сам думал.
Жан-Клод ответил, все так же склонив голову на руку.
— Если я сейчас пощажу твое самолюбие, то могу потерять набранное преимущество.
Огги кивнул:
— Это я понимаю. — И снова посмотрел на меня: — Но ее я не понимаю. Я знаю, что с женщинами обращаться умею. Черт побери, я восхитительный любовник.
Я засмеялась — не могла сдержаться.
Он посмотрел на меня неприятным взглядом:
— Ты не согласна?
Я покачала головой:
— Нет, ты потрясающий. — Прозвучало так, будто я не имела этого в виду, хотя я говорила искренне. — Может, я просто люблю, чтобы мужчина был чуть поскромнее.
Он ткнул пальцем в Жан-Клода:
— Если он когда-либо был скромен в оценке своих постельных умений, то эта скромность ложная.
— Что ж, спасибо, — отозвался Жан-Клод.
Огги покачал головой:
— Я не об этом.
— А о чем ты? — спросила я.
— О том, что в его теле косточки скромности никогда не было.
Я нельзя сказать, чтобы была с этим не согласна, но Огги не заслужил объяснения, которое пришлось бы давать, так что я не стала развивать тему.
— У каждого есть право на свое мнение.
— Это значит, что ты со мной не согласна, — заключил Огги.
— Это значит то, что я сказала.
Огги перевел взгляд на Мику. Смотрел на него и смотрел, смотрел так, как обычно мужчины смотрят только на женщин. Как будто ему очень интересно было увидеть Мику без одежды.
— А я вот тут стою совершенно голый, и ты на меня даже не посмотришь, — сказал Натэниел. — Мне обидеться?
Он вышел на несколько шагов перед Микой, перебрасывая волосы за спину, и его тело стало обрамлено ими. Так он стоял, глядя на вампира. Глядя на него лавандовыми глазами, показывая прекрасное тело.
— Может быть, я тоже люблю некоторую скромность, — ответил Огги.
Натэниел прикрылся мускулистыми руками, сбросил волосы вперед через плечо, жеманно оглядел себя, свои волосы, тело, сделал невинные глаза и показал лицо такое молодое, каким он сам по годам был. Никогда не понимала, как у него это получалось, но умел он изобразить невинность с волос до ногтей на ногах. Спрятать изъеденные мудростью глаза и быть совершенно простодушным.
Огги расхохотался — своим светлым, счастливым смехом.
— А молодец. — Он повернулся к Жан-Клоду: — И откуда ты набрал столько красивых мужчин?
— Это не я.
Огги поднял глаза с Натэниела на меня:
— Анита, у тебя глаз наметан на таланты.
— Они для меня не таланты. Это люди, которые мне дороги, и я ими не играю.
Он показал на Натэниела:
— Этот вот играет, и отлично играет, я думаю.
Я кивнула:
— Натэниел такие игры любит больше, чем я и чем Мика, но с нами он в них не играет.
Огги посмотрел на меня взглядом, явно намекающим на мою наивность.
— Кто шлюхой был, шлюхой и останется, Анита.
— Это специально сказано так зло? — спросила я.
— Я думал, ты любишь честность.
— Это специально сказано так зло, — сказал Мика.
— Я узнаю шлюху с первого взгляда, потому что сам был шлюхой. И Жан-Клод, и Ашер, и Реквием, и Лондон. И не забудем упомянуть дам: Элинор, Кардинал — все, кто принадлежат к линии Белль, все шлюхи. Мы созданы, чтобы ими быть.
— Натэниел — не шлюха, — сказала я и потянулась к нему.
Он отстранился, обернулся ко мне потерянными глазами.
— Был ведь.
— Ты хорошо нас изучил перед поездкой, — сказал Мика.
— А то, — ответил Огюстин.
Я взяла лицо Натэниела в ладони и попыталась взглядом выразить, как много он для меня значит. То, что он в этом взгляде увидел, вызвало у него улыбку — едва заметную. Он накрыл мою руку своей, прижал к лицу.
Мика встал перед нами:
— Ты знал, что так на меня смотреть — оскорбление. Натэниел вступился, привлек твое внимание, потому что ему это не было неприятно. И то, что он меня защитил, тебе не понравилось. Почему?
Жан-Клод поднял голову, скрестил ноги по-турецки, демонстрируя гибкость, но при этом остался вполне «благопристойным» — другого слова не подберу.
— Я знаю почему.
— Почему? — спросила я, обнимая Натэниела за плечи.
Жан-Клод и Огги переглянулись.
— Если ты думаешь, что так хорошо читаешь мои мысли, — давай, — предложил Огги.
