меня, а на Коломбину и Джованни. Что-то происходило там. Они разговаривали? Но я их не слышала. Будто все мои чувства сузились до обоняния, осязания и зрения.
Я почувствовала, как она втягивает в себя силу — так набирают воздуху, чтобы задуть свечу. Только сейчас этой свечой были несколько сотен вампиров. И эта сила хлынула наружу, будто вода, обтекая как камни тех вампиров, что ощущали мы с Натэниелом. Этих мы могли спасти, но остальные… остальные погибнут.
Дамиан у меня в голове вскрикнул, завопил. Мы с Натэниелом обернулись и увидели, что Малькольм приник к Дамиану, губами к горлу. Он вталкивал в более слабого вампира свою силу, но при этом, беря его кровь, приносил ему клятву. Это было бессмысленно… и тут в нас ударила сила, в нас, в меня.
Будто ворвалась мне в голову, выбив дверь. Натэниел вскрикнул, я отозвалась эхом. Моя, наша сила выплеснулась на прочих вампиров. Малькольм создал почти всех этих вампиров, никому не доверяя. Сейчас он принес клятву крови не Дамиану, а мне. Он своей силой направил мою на всю свою паству. Отдал мне их всех, чтобы не дать Коломбине их захватить. Но вряд ли Малькольм понимал, что значит принести мне обет крови. Возможно, он думал, что обет мне вместо Жан-Клода создаст связь более слабую, но я никогда никого не привязывала кровью без руководства Жан-Клода. Я знала только один способ делать что бы то ни было, и это — делать до конца.
В одну из тех секунд, что тянутся вечность и короче мгновения ока, я увидела мысли Малькольма. Он считал меня меньшим злом. Он думал, что сумеет меня контролировать и частично сохранить контроль над своим народом. Это были не слова, в основном образы, будто стенография снов — если сны могут ощущаться как пощечина, когда пробегают через твой мозг. Я всегда интересовалась, так ли чисты мотивы Малькольма, как кажутся, я полагала, что это — стремление к власти, ибо все вампиры стремятся к ней. Но я видела, как обнимает Малькольм своих прихожан, как утешает, когда они плачут. Я видела, как он погружает клыки в шею в третий раз, обращая человека в вампира, и видела, что для него это святое, такое же чистое в сердце, как обручение монахини с Богом. Его была вина, что соединение стало столь полным, что его сила ушла в мою, что он не понял: некромантия — это такой гравитационный колодец, к которому ни один вампир вообще приближаться не должен. Я его всосала и ничего не могла с этим сделать.
Но я из линии Белль Морт, а все наши таланты — палка о двух концах. Я ощутила его силу в себе так же глубоко, как свою в нем, и я не могла ее удержать снаружи. И разум этот не был только моим: на поверхность всплыли воспоминания Натэниела и Дамиана; маленького еще Натэниела, которого держит за руку взрослый мужчина, еда для голодного желудка, потом эти руки…
Малькольм оборвал воспоминание раньше, чем оно успело развиться. Он понял, что в этих водах я не правлю рулем. Выйти из них он не мог, но столетия опыта мастера помогли ему удержаться на поверхности и не утонуть.
Дамиан на палубе, залитой солнцем, свежий ветер и запах моря. Темнота подземелий его создательницы. Темная лестница, вопли, запахи — и снова Малькольм ушел в сторону. Похороны моей матери — и от этих воспоминаний ушла я. Это было как моргание: не хочешь смотреть — моргни и отвернись. Отворачиваешься — и видишь что-то другое.
Малькольм подумал о своей пастве — и к взрыву осязательных ощущений и запахов добавился такой же взрыв образов. Я знала, что девочка, которая так хорошо пахнет мылом и шампунем, хочет учиться в колледже, но ей приходится выбивать вечерние занятия, чтобы завершить обучение. Вон та семья вампиров хочет купить дом в районе, где жильцы против этого. Вот этот «ребенок» — хозяин дома. Малькольм давал нам проблемы и надежды, а то, что даем ему мы — это запах их кожи, десятка разных лосьонов, двадцати разных духов от удушливой сладости и до травяной чистоты, почти горькой. Мы давали ему вздохи, когда наша сила окатывала их. Давали их поднятые кверху лица, когда они ощущали касание силы куда более чувственной, чем все, что показывал им Малькольм. Пусть не сексуальное, но чувственное. Ощутить прикосновение вампиров линии Белль Морт — это значило понять, как чье-то дыхание у тебя на руке, всего лишь на руке, может заставить тебя дрожать всем телом.
Малькольм оторвался от шеи Дамиана, как тонущий человек, вырвавшийся на поверхность. И мы все всплыли с ним. Натэниел и я рухнули грудой на ковер в проходе. Дамиана подхватили, чтобы он не упал.
— Ты не спас их, Малькольм. Когда я отберу их у тебя, ты пойдешь с ними, как собака на поводке.
Чистый звенящий голос отдавался в углах просторной церкви. Не думаю, чтобы это была вампирская сила — скорее голос был поставлен за много столетий, когда еще не было микрофонов.
Жан-Клод коснулся Малькольма, предваряя его ответ, и ответил сам голосом почти ординарным по сравнению с голосом Коломбины. Совершенно пустой и безразличный, насколько у него мог такой быть, и все же он заполнил зал.
— Мы договорились, что дуэль начнется как только кто-нибудь первым воспользуется магией.
— Мы также договорились не использовать слуг для повышения своей силы, — возразила она.
— То есть мне не было позволено общаться с ней мысленно.
— Вы могли сговориться за моей спиной.
— Но ты атаковала не
Его голос слегка дрогнул к концу фразы, и вся конгрегация отреагировала, вздрогнув. Все обернулись к нему, кто-то неохотно, но все его теперь слышали, ощущали. В этот момент я поняла, что в одном Малькольм был прав: обет на крови мне означал обет на крови Жан-Клоду. Кровь от крови моей и так далее.
— Твоя слуга воспользовалась своими леопардами и своим вампиром. Я могла бы обратиться к моему слуге Джованни, но я держалась нашего соглашения. Если же ей дозволено брать силу у других, справедливо будет, если дозволено будет и мне.
— Ты умеешь питаться соединенной силой всех вампиров, — сказал Жан-Клод.
— Да.
Она была явно довольна собой.
Эдуард и Олаф просто стояли по сторонам, как хорошие телохранители. Мика присел и спросил:
— До тебя можно дотронуться?
Я поняла, что он хочет спросить: эта мистическая фигня передается прикосновением?
— Я думаю, можно, — ответила я.
Он взял меня за локоть и поставил на ноги без малейших усилий. Грэхем протянул руку Натэниелу. Мы покачивались, но не падали. Уже хорошо.
Коломбина хотела завладеть паствой, чтобы воспользоваться ею как аккумулятором силы, достаточной, быть может, чтобы выиграть битву у Жан-Клода. Но сейчас они принадлежали мне, и через мое посредство — Жан-Клоду.
— Ты опоздала, — сказал Малькольм. — Я их отдал моему мастеру.
— Ну, такие связи, пока они свежие, не очень крепки.
— Смелые слова, Коломбина, — ответил Жан-Клод, и его голос скользнул по моей коже.
Натэниел рядом со мной поежился. Я ощутила, как еще сотни две вампиров или больше среагировали на тот же голос. Один крикнул:
— Малькольм, спаси нас от этого развратника и его блудницы!
Я обернулась и нашла говорившего глазами — он протягивал Малькольму умоляющую руку. Сперва я разозлилась, а потом услышала его мысль и поняла его страх: его гетеросексуальное тело отреагировало на голос Жан-Клода. На голос, говоривший обычные слова; Жан-Клод даже ничего не делал — пока что. Что бы почувствовала я, ощутив такое от вампирши?
Я вспомнила Белль Морт: она сделала куда больше, чем просто воздействовала на меня голосом. У меня краска бросилась в лицо, оно загорелось при мысли о ее теле, о ее руках на мне. Я чувствовала вкус ее губ, сладость ее помады. Шелк ее кожи пристал к моим пальцам, я их вытерла о кожу собственной куртки, чтобы сменить ощущение, но не помогло. Ощущение ее кожи было как паутина, которую нельзя стереть.
