— Никогда так не думал, — ответил он.
И голос его был так же ласков, как у нее, но сила его ласковой не была. Она перешерстила нас, как рука — колоду карт. Во что же играть будем? Я уже раньше испытала, как водит Жан-Клод наш метафизический автобус, но никогда это не ощущалось как сейчас, никогда не осознавала я так до ужаса ясно — как до ужаса ясно осознает он свою силу…или мою или силу, что мы все ему даем. Он — вампир, а это значит, что сила его холодна, порождение логики, потому что эмоции не тревожат мертвых. Он проглядывал наши таланты, как мог бы Эдуард оглядывать содержимое своего оружейного сейфа. Какой пистолет для данной работы лучший? Какой будет выбран? Я на миг ощутила дрожь страха, нить истинного сомнения, но он прервал его, закрыл от меня плотно, от нас, потому что не только мой разум это ощутил. Я знала, что то же самое подумали, почувствовали Натэниел и Дамиан, и он испугался, что у нас нет оружия, защищающего от этого. Мы уже чуть не погибли от ее силы, даже без прикосновения ее слуги. Жан-Клод отсек сомнения, но они остались, не развеялись. Не холод вампира ощущала я, а холод необходимости. Сомнение — ее оружие; врагу оружие в руки не дают.
Ее сила ударила в нас, пошатнула, будто эта эмоция — мощный ветер, разрушающий мир. Как будто сердце и разум вскрыли ножом, широко, и теперь надо чувствовать и знать, как ты себя ощущаешь на самом деле. Многие из нас и живы потому, что редко когда заглядывают внутрь себя под беспощадным светом. А сейчас вдруг Жан-Клод, Дамиан, Натэниел, Ашер и я вдруг оказались в эпицентре ярчайшего света.
У Коломбины специальность — сомнение и боль, но Джованни, ее мужчина, расширил ее диапазон. Потеря, удушающее чувство утраты, когда кажется, что ты сама умираешь с тем, кого хоронишь. Она знала, что всем нам приходилось переживать утраты, и заставила нас их пережить снова. Но не наши личные утраты: Жан-Клод связал нас всех вместе. Я слышала вопль Джулианы, которую пожирал огонь. Ашер кричал здесь и сейчас, Жан-Клод вместе с ним. Мы стояли перед грудой остывшего пепла, оставшегося от женщины, которая была нашим сердцем. Дамиан снова видел, как горит его брат, и крики его стояли у нас в ушах — Дамиан свалился на колени как от удара, он снова стал маленьким и видел, как погибает его брат. С тошнотворным влажным хрустом обрушилась ему на череп бейсбольная бита, он рухнул на пол, протягивая к нам руки. «Беги, Нэтти, беги», — успел сказать Николас «Нет!» — истошно крикнул Натэниел здесь и сейчас.
А ребенок тогда сбежал, но сейчас он уже не был ребенком и он поднял голову.
— Я не побегу.
Я посмотрела ему в глаза, лавандовые глаза, и это были настоящие глаза, а не воспоминание о боли и смерти. Слезы струились по лицу, но он повторял:
— Я не побегу.
Я обрела голос:
— Мы не побежим.
Натэниел повторил, качая головой и проливая слезы:
— Мы не побежим.
Жан-Клод и Ашер опустились на пол рядом с Дамианом, сокрушенные тяжестью скорби. Никого рядом с нами не было — все охранники, даже Ричард, от нас бежали — бежали от ужаса и утраты. Бежали, чтобы им не передалось. Вряд ли можно было обвинить Ричарда, но я знала, что я сделаю это потом, знала. Что еще хуже, он будет сам себя обвинять.
В проходе рядом с нами я заметила какое-то движение. Мика был к нам всего ближе, у него хватило смелости или глупости быть близко к этой термоядерной бомбе эмоций, когда она взорвалась. И тут я увидела движение за его спиной — это был Эдуард. Самое удивительное, что и Олаф был с ними.
Натэниел тронул меня за руку, улыбнулся мне — сквозь слезы, еще не высохшие на лице. У меня защемило сердце от этого, но не по-плохому, а так, как бывает, когда любишь кого-то, и вдруг, посмотрев на него, ощущаешь, как сильно любишь. Любовь, любовь прогоняла боль. Эта любовь окатила меня теплым ветром, любовь и жизнь, искра, которая заставляет нас поддерживать друг друга. Она полилась через метафизическую связь между мной и Натэниелом, мной и другими моими мужчинами. Любовь, любовь поднимала их лица, заставляла на нас глядеть. Любовь помогала им встать на ноги, любовь — и наши руки, держащие за руки, утирающие слезы. Мы встали, быть может, еще не слишком твердо, но все были на ногах, лицом к Коломбине и Джованни.
— Любовь побеждает все? — спросила она с невероятным презрением.
— Далеко не все, — ответила я. — Только тебя.
— Я пока еще не побеждена.
Свет стал слабее, его будто кто-то вдыхал в себя, поглощал. Церковь заполнили сумерки, и легкая тень тьмы разошлась от стоящих на сцене двух арлекинов.
— Что это? — спросил Мика. Он уже подошел к сцене.
— Мать Всей Тьмы, — ответили Жан-Клод, Ашер и Дамиан.
— Марми Нуар, — сказали мы с Натэниелом.
Так называют Мать Всех Вампиров, потому что чертовски опасно назвать ее любым другим именем.
46
Вампиры в публике в панике рванули к дальним дверям. Кажется, даже ручные вампы Малькольма сообразили, что сейчас будет. Раздались крики — двери не открывались. Наверное, не стоило мне удивляться: Царица Всей Тьмы шла нас пожрать. Придержать одну дверь — просто семечки по сравнению с тем, что она вообще может сделать.
Мика прыгнул на сцену лентой мышц, показав, что ему не нужно быть в облике леопарда, чтобы двигаться с нечеловеческой грацией. Притронулся к моей руке — и эмоция, пробужденная нами для спасения самих себя, перепрыгнула на него. Он ничей не был слуга, ничей мастер, но любовь перешла на него теплым потоком.
Жан-Клод поднял к нам лицо, еще исчерченное красноватыми дорожками слез.
— Ты его любишь.
И даже при всех этих добрых чувствах я нахмурилась:
— Да. А что?
Жан-Клод покачал головой.
— Я хотел сказать,
Он махнул рукой и открыл для меня содержимое своих мыслей, что намного быстрее. Поскольку я люблю Мику, Жан-Клод может питаться энергией этой любви. Как будто его силы, полученные от линии Белль Морт, нашли себе новый способ мышления. Она сама и ее вампиры — все связаны с любовью и вожделением, но никто из них не умел еще пользоваться любовью как горючим, так, как
— Любовью ее не победить, — сказал Ричард у нас за спиной. Он вернулся на сцену.
Я смотрела на него и не знала, хочется ли мне сейчас его прикосновения. Распространится на него любовь или нет? Обидел ли он меня наконец достаточно для того, чтобы убить мои к нему чувства? Если да, то от него сейчас пользы не будет. Он только повредит мне, разрушит эту тихую новую магию.
— Тебе понадобится волк, как в прошлый раз, — сказал он.
Он прав, но…
Он протянул руку.
Сумерки дышали вокруг, будто сам зал делал этот вдох. Ричард протянул руку, взял мою ладонь, и его рука была теплой в моей, и это был все тот же Ричард, так же прекрасный с головы до ног, но сила не стала переходить с меня на него. Он стоял, держа меня за руку — и его прикосновение меня не трогало. Остальные, даже Дамиан, ощущались теплой нежностью, но Ричард оставался холоден для моего
