Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

Уставшим от потерь,
От пьянок и недель работы рьяной,
Я говорю:
'По нашим землям бродит Зверь,
Скрываясь в буреломах и бурьянах!
Крепчает, матереет год от года…
Наступит срок — и дикая порода
В вас оживёт
И обрюхатит вас,
Поскольку семя проросло сейчас!
Когда же вам
Ударит по мозгам
Пьянящий жар безумств —
Зверь вздёрнет хвост
И прыгнет к обветшалым небесам
И их сожрёт —
И встанет в полный рост!
Тогда не говорите мне о том,
Что я не колошматил в каждый дом
И не кричал, уставший от потерь,
Что скоро вашу дверь
Взломает Зверь!'

* * *

— С Новым Годом, Таня.

— С Новым Годом, Олег.

Мы смотрели друг другу в глаза через костёр.

— Вина нет, — улыбнулась Танька, — есть компот. Приятного аппетита.

Не нужно много усилий, чтобы накормить двух человек, если океан такой щедрый, и остров сам — тоже, и не надо никуда бежать, и вокруг — мир. После нескольких минут осатанелой работы челюстей (мы с утра специально голодали!) Танюшка отвалилась первой (не совсем, а передохнуть), я же продолжал обжираться под её неопределённым взглядом, в котором, пожалуй, ласки было больше, чем насмешки. Наконец, и я улёгся на ворох свежей травы и хмыкнул:

— Да, вот теперь — с Новым Годом.

— Девяностый, — Татьяна, приподнявшись на руках, села, скрестив ноги. — Какие звёзды красивые… правда новогодние… Слушай, а мы ведь тут ни разу не наряжали ёлку.

— Тут ёлок нет, — рассудительно сказал я. — В прошлую зиму нам было не до ёлок. А позапрошлую… позапрошлую и так было неплохо.

— И все были живы, — сказала Танюшка задумчиво. Я вскинулся — она договорила мою мысль, — но Танюшка по-прежнему смотрела в небо. — Олег. Если бы всё-всё вернуть. Всё. Ты бы?..

— Вон Сириус, — сказал я. — Альфа Большого Пса. Самая яркая звезда Северного Полушария.

— Где?

— Вон там, видишь?

— Вижу.

Я снова откинулся на траву. Молчал довольно долго; Танюшка уже успела опять начать бросать в рот с задумчивым видом кусочки копчёной рыбы, но я знал — она ждёт…

— Тань, как ты думаешь, зачем я делал то, что делал? — спросил я, садясь. Она глянула на меня внимательными зелёными глазами. — Зачем было всё это?

— Зачем, Олег? — откликнулась она эхом, и лицо у неё было жёстким, как каменная маска.

— Мне не нужны были ни власть, ни слава, ни даже приключения, — я дёрнул углом рта. — Я хотел разгадать загадку. Я бы многое сделал не так, будь возможность всё вернуть. Но точно, что я бы делал то же. Я не игрушка, чтобы в меня играть. Если я хочу знать — значит, я хочу знать. Тогда я согласен и на игру.

— А сейчас? — тихо-тихо, я еле услышал, спросила девчонка. — Мы ведь вышли из этой игры?..

— Нет, — отрезал я. — Никуда мы не вышли, Тань. Мы в неё просто не играем. Но она продолжает играть в нас, — вспомнил я слова Серёжки Лукьяненко.

Танюшка отвернулась и налила себе ягодного настоя.

— Почитай мне стихи, — попросила она.

— Про Новый Год? — невесело улыбнулся я.

— Какие хочешь…

— Да. Хорошо. Сейчас… — я задумался, по-девчоночьи наматывая на палец локон с виска. — Слушай.

Если бог нас своим могуществом
После смерти отправит в рай,
Что мне делать с земным имуществом,
Если скажет он: выбирай?
Мне не надо в раю тоскующей,
Чтоб покорно за мною шла,
Я бы взял с собой в рай такую же,
Что на грешной земле жила, —
Злую, ветреную, колючую,
Хоть ненадолго, да мою!
Ту, что нас на земле помучила
И не даст нам скучать в раю.
В рай, наверно, таких отчаянных
Мало кто приведёт за собой,
Будут праведники нечаянно
Там подглядывать за тобой.
Взял бы в рай с собой расстояния,
Чтобы мучиться от разлук,
Чтобы помнить при расставании
Боль сведённых на шее рук.
Взял бы в рай с собой все опасности,
Чтоб вернее меня ждала,
Чтобы глаз своих синей ясности
Дома трусу не отдала.
Взял бы в рай с собой друга верного,
Чтобы было с кем пировать,
И врага, чтоб в минуту скверную
По-земному с ним враждовать.
Ни любви, ни тоски, ни жалости,
Даже курского соловья,
Никакой, самой малой малости
На земле бы не бросил я.
Даже смерть, если б было мыслимо,
Я б на землю не отпустил,