потому просто улеглась на подушку и ждала того из них, кто останется со мной. Я так устала, так была перегружена впечатлениями дня, что мне не важно было, кто будет со мной спать, лишь бы кто-то спал.
— Дойл для тебя не просто командир, Холод. Вы веками были не разлей вода. Тебе его не хватает.
— Нам всем его не хватает, здорового и в строю, — ответил Холод.
Рис кивнул:
— Верно, но только ты и Мерри так глубоко переживаете эту потерю.
— Не пойму, о чем ты говоришь, — сказал Холод.
— Ладно, замнем.
Рис глянул на меня, будто спрашивая, поняла ли я. Мне казалось, что поняла. Я похлопала по одеялу.
— Иди сюда, Холод. Поспи со мной.
— Дойл велел мне охранять тебя, пока он сам не может.
Я улыбнулась, глядя, как он тщетно пытается сохранить невозмутимость.
— Ну так забирайся в кровать и охраняй меня.
— Напомню, что ты обещала мне секс, и отказываться я не намерен, — сказал Рис.
Холод остановился, не дойдя до кровати.
— Мы никогда не были с тобой и принцессой втроем.
— И не будем, — кивнул Рис. — Я не против разделить постель с новичками, потому что меня Мерри любит больше, чем их. — Он улыбнулся, и я улыбнулась в ответ. Но его лицо тут же посерьезнело, и даже слишком. — А вот делить ее с тобой и видеть, как Мерри на тебя смотрит… Нет, это не по мне. Я знаю, что вас с Дойлом она любит больше, но не хочу, чтобы мне этим в глаза тыкали.
— Рис, — сказала я.
Он качнул головой и выставил ладонь вперед:
— Не пытайся щадить мое самолюбие. А то тебе придется врать, а врать сидхе не должны.
Тогда вмешался Холод:
— Я не хотел причинять тебе боль, Рис.
— Ты не можешь перестать быть собой, а она не может и тебя не любить. Я пытался тебя возненавидеть, но не смог. Если она от тебя забеременеет, и мне придется вернуться к Андаис — вот тогда я тебя возненавижу. А до тех пор постараюсь сносить свою участь не без достоинства.
Мне хотелось как-то разрядить обстановку, но что я могла сказать? Рис прав: чтобы его утешить, оставалось только солгать.
— Я никак не хочу тобой пренебрегать, мой белый рыцарь, — сказала я.
Рис улыбнулся:
— Ты столь же бела, как и я, моя принцесса. И все мы знали с самого начала, что королем станет только один. Даже я считаю, что Дойл с Холодом вдвоем составили бы тебе отличную компанию на троне. Очень грустно, что из них двоих тоже один окажется победителем, а второй — побежденным.
С этими словами Рис вышел и закрыл дверь за собой. Мне слышно было, как он говорит что-то собакам, сидевшим прямо у двери. На время разговора с Андаис мы предпочли их выставить, потому что когда она дотрагивалась до черных псов, ни один не изменился под ее прикосновением. Волшебство ее не признало, и ей это очень не нравилось. Холод боялся, что равнодушие собак означает его неполноценность как сидхе. Андаис попросту злилась, что возрождающаяся магия обходит ее стороной. Ведь она королева, вся магия ее двора должна ей подчиняться — а она не хотела.
Холод снял пиджак; теперь мне видно стало, сколько на нем оружия. И пистолетов, и ножей — Холод всегда снаряжался как на войну. Я насчитала четыре пистолета и два ножа на кожаных ремнях. И наверняка были еще, потому что у Смертельного Холода всегда бывало при себе больше оружия, чем удавалось разглядеть.
— Почему ты улыбаешься? — тихо спросил он, расстегивая пряжки ремней.
— Хотела спросить, с какой это армией ты собирался нынче сражаться, но я и так знаю, чего ты боялся.
Он аккуратно снял оружие и сложил на тумбочку у кровати. Металлическая груда дышала разрушительной силой.
— Куда ты положила свой пистолет? — спросил Холод.
— В ящик тумбочки.
— Сразу, как только сюда вошла?
— Да.
Он пошел к шкафу, повесил пиджак на плечики, взялся за пуговицы на рубашке, не поворачиваясь ко мне.
— Не понимаю, почему ты так делаешь.
— Во-первых, мне не слишком удобно его носить. Во- вторых, пистолет понадобится мне в моей спальне, только когда вас всех перебьют. А в таком случае один-единственный пистолет меня не спасет.
Холод повернулся в расстегнутой до середины рубашке. Он вытащил ее из штанов, и как я ни устала, а глядя, как он вытаскивает рубашку, как расстегивает оставшиеся пуговицы, я задышала чаще.
Кожа его белой полосой сияла между полами рубашки, уступавшей ей в белизне. Он стянул рубашку с плеч, медленo, по дюйму обнажая сильные мышцы. Он знал уже, что для меня смотреть, как он медленно раздевается, — заметно разжигает аппетит.
Рубашку он аккуратно повесил на пустые плечики, даже пуговицу на воротничке застегнул. И при этом все время демонстрировал точеные линии спины и плеч. Даже серебряную шевелюру перекинул за плечо, чтобы не мешала любоваться их атлетичной шириной.
Порой только смотреть, как он вешает одежду в шкаф, доводило меня чуть не до безумия, заставляло постанывать от нетерпения, пока он не нырнет в постель. Сегодня так не вышло. Вид был великолепен, как всегда, но я ужасно устала и не слишком хорошо себя чувствовала. Может, виной было горе и потрясение, но я подозревала, что еще и простудилась — или вирус какой подхватила. А Холод никогда не простудится. Даже носом никогда шмыгать не будет.
Он повернулся ко мне лицом, руки скользнули к поясу брюк. Ремень он уже снял, освобождаясь от груза оружия. Наверное, я устала больше, чем сама думала — я даже не помнила, когда он это сделал.
Он взялся за пуговицу на поясе, и я перекатилась на живот и уткнулась в подушку. Не могла я больше смотреть. он слишком красив, чтобы быть настоящим. Слишком великолепен, чтобы быть моим.
Кровать покачнулась; он был рядом со мной.
— В чем дело, Мерри? Я думал, тебе нравится на меня смотреть.
— Нравится, — сказала я, не поворачиваясь. Разве могла я объяснить, что я вдруг показалась себе такой смертной, такой уязвимой, а его бессмертие — таким ослепительным по контрасту?
— Тебе не хватит меня одного, без Дойла?
Услышав это, я повернулась. Он сидел на краю кровати ко мне лицом, подогнув ногу в колене. Пуговицы на поясе расстегнуты, а молния — нет, брюки разошлись вверху. Он наклонился — напряглись и красиво обрисовались мышцы живота. Я могла посмотреть ниже, на то, что все еще было скрыто одеждой, или выше — на великолепие его груди, плеч, лица. В другое время я бы посмотрела вниз, но иногда от тебя ждут вначале внимания к тому, что повыше талии.
Я села, прикрывая грудь краем простыни, потому что моя нагота порой мешала Холоду слушать, а я хотела, чтобы он меня услышал.
Волосы серебряным дождем лились у него по обнаженной коже. Он на меня не смотрел, хотя чувствовал, как шевельнулась кровать, и знал, что я совсем рядом.
— Я люблю тебя, Холод.
Его серые глаза глянули на меня и снова опустились к большим ладоням, сложенным на коленях.
