возвращалась жизнь — или уходила смерть.
Большой зеленый пес переходил от одного стража к другому, и все, кого он трогал языком, оживали. Подойдя к рухнувшему на бок Онилвину, пес его обнюхал и зарычал — басовито и угрожающе, словно в грудной клетке у него прятался гром. Облизывать Онилвина он не стал. Оставил лежать как есть. Не только мне не хочется к нему прикасаться, оказывается.
Зеленый пес подошел к близнецам, отогнал здоровенной башкой фей, но понюхал — и пошел дальше. Не счел их сидхе.
Зазвучал бас Дойла, но в голосе слышалось эхо бога. Я повернулась к Мраку: глаза у него смотрели вдаль, словно он не этот зал перед собой видел, а что-то иное. Им владело видение или божество — а может, и то, и другое.
Говорил он на непонятном мне диалекте, но одна из черных собак шагнула вперед, подошла к близнецам и об нюхала их макушки. Черная шерсть сменилась белой — сияющей и переливающейся. Белая шерсть оказалась гуще и длинней, чем черная, даже длинней и пышнее, чем зеленая шерсть Ку Ши.
Ростом пес был с Ку Ши, может даже чуть выше, а шерсть не то чтобы очень густая: не как у лаек, а скорее просто растрепанная. Он посмотрел на меня глазами-блюдцами, непропорционально огромными на собачьей морде. Да и взгляд этих глаз собачьим назвать было трудно, не взгляд зверя — скорее взгляд человека. Слишком много мудрости читалось во взгляде.
— Это Галли-Трот[3], — негромко сказал Рис.
— Пес-призрак, — вспомнила я. Фантом, являвшийся на заброшенных дорогах и пугавший путников.
— Не совсем, — поправил Рис. — Припомни, когда-то люди всех фейри считали духами мертвых.
Галли-Трот опустила к близнецам огромную белую морду и лизнула языком — таким же черным, какой недавно была ее шерсть.
Падуб пошевелился, заморгал кроваво-красными глазами; Ясень под оживляющим языком Галли-Трот издал почти болезненный стон.
Я ждала, что к Холоду подойдет Ку Ши или хотя бы Галли-Трот, но не дождалась. Ку Ши шагала среди моих стражей, от всех получая ласковые поглаживания, и улыбалась по-собачьи, вывалив язык.
Близнецы не сразу поняли, как относиться к белой собаке. Падуб первым решился ее погладить. Собака так боднула его головой, что он чуть не шлепнулся обратно — это гоблина развеселило, он довольно засмеялся. Ясень тоже потрепал собаку, и они, похоже, нашли со зверюгой общий язык.
Феи-крошки начали взлетать с Красных колпаков. Открывшиеся лица оказались мягче — словно глину, из которой вылеплены были тела гоблинов, перемесили во что-то более близкое к сидхе или к людям. В мыслях у меня прозвучали слова Джонти: «Ты нас переделываешь».
Я не хотела их переделывать.
Но я много чего не хотела делать.
Я снова посмотрела на Холода и заметила синеватое мерцание у него на шее. Галстук его кто-то уже развязал, и теперь я нетерпеливо рванула ворот и увидела светящийся синий рисунок.
Рис с Галеном повернули Холода на спину и помогли мне расстегнуть рубашку. На груди у Холода синим светом горела татуировка: голова оленя с царственными рогами. Знак царя — но знак царя-жертвы. Той ночью в зимней тьме он своим прикосновением превратил пса в белого оленя… А белый олень — это добыча и жертва, он ведет героя к его судьбе.
Я не отрывала глаз от Риса: на лице у него написан был тот же ужас, какой чувствовала я.
— Что это? — спросил Гален.
— Когда-то любой акт творения требовал жертвы, — проговорил голос Дойла… но не Дойла.
— Нет! — воскликнула я. — Нет, я не давала согласия!
— Он дал, — сказал голос. Взгляд Дойла тоже был не его.
— Но почему? Почему он?
— Он олень.
— Нет!! — Я встала, путаясь в полах халата, и шагнула к черным псам и незнакомцу в теле Дойла.
— Мерри, — позвал Рис.
— Нет!! — снова крикнула я.
Один из псов на меня зарычал. Магия вспыхнула во мне, жаром прокатилась по коже. Я сияла, будто проглотила лунy; на лицо легли рубиновые сполохи от волос, и глаза светились — я видела зеленые и золотые отблески.
— Ты бросаешь мне вызов? — спросили губы Дойла, но не с Дойлом мне пришлось бы драться, скажи я «да».
— Мерри, не смей, — сказал Рис.
— Мерри! — взмолился Гален. — Не надо, Мерри, Холод такого не пожелал бы.
Борзые ткнулись мордами мне в руку и в бок. Я глянула на них: собаки светились. Рыжая половина морды Минни сияла цветом моих волос, а от шкуры под моей рукой лился белый свет, перемешиваясь с моим. Рыжеухий белоснежный Мунго казался живой драгоценностью.
Руку кольнуло кольцо королевы. Как многие другие артефакты, оно набирало силу в волшебной стране, а мы сейчас в ней и оказались.
Вокруг моих борзых плясали призрачные щенки: моя Минни успела забеременеть. Первые щенки волшебных собак за… лет пятьсот или больше?
Минни толкнула меня мордой в бок, заставляя взглянуть на себя. На два уже моих маленьких призрака, плывущих в воздухе надо мной. Только я знала, что они не призрачные, они настоящие. Понятно теперь, откуда такая усталость. Близнецы — как моя мать и ее сестра. Близнецы. И еще — бледнее этих двоих, как мысль, парящая на краешке сознания, — третий. Еще не воплощенный, только обещание будущего. А значит, близнецы — не единственные дети, которые у меня родятся; будет как минимум еще один ребенок: мой и еще чей-то.
И едва я об этом подумала, как вспомнила, что у кольца и другие силы есть. Если я хочу знать, кто станет отцом моих детей, то с помощью кольца я узнаю — здесь, на волшебной земле. Я повернулась к Дойду и получила самый желанный для меня ответ. Кольцо мигнуло, и воздух наполнился запахом роз.
Я повернулась к Холоду. Ребенок замер над ним неподвижно, притихший и слишком серьезный. Нет, о Богиня, только не это! Даже чудо рождения ребенка, двоих детей, не оправдает потерю Холода. Я этих призрачных младенцев еще не знаю, я их не обнимала, не видела их улыбок. Не знаю, как мягки их волосы, как сладко пахнет кожа… Они еще не существуют! А Холод — вот он. Он мой, он отец моего ребенка!
— Молю тебя, Богиня, — прошептала я.
На краю поля зрения шевельнулся Рис, и ребенок потянулся к нему, провел по его ладони призрачной ручкой. Рис почувствовал: он пытался разглядеть, кто к нему прикасается. Но так быть не должно! Я ношу двоих детей, а не троих. Отцов наблюдался переизбыток.
Впрочем, ненадолго, в случае… Я шагнула к Холоду. Гален перехватил меня по пути, и кольцо так кольнуло руку, что я споткнулась. Четыре. Четыре отца на двоих детей? Абсурд. Я с Галеном больше месяца не спала в привычном смысле слова, потому что оба мы понимали, что король из него плохой. Они с Китто вдвоем позволяли мне всласть удовлетворять тягу к оральному сексу. Но от этого не беременеют!
Запах роз стал сильней, что обычно означало подтверждение. Невозможно, подумала я.
— Я Богиня, а ты забываешь собственную историю.
— Какую историю? — спросил Гален.
Я удивленно на него посмотрела:
— Ты слышал?
Он кивнул.
— Историю Керидвен.
Гален нахмурился:
— А что… — Но тут лицо у него осветилось пониманием. Мой Гален, чьи мысли так легко читаются на прекрасном лице… — Ты говоришь о…
Я кивнула. Он нахмурился опять.
— Я думал, что истории о том, как Керидвен забеременела, съев пшеничное зерно, и о том, как заново
