атлетический и диспластический и их комбинации с предыдущими.
Может, я резюмирую не вполне точно. Я читал эту книгу один раз, но буду читать еще. Книга дает возможность совершенно по-новому отнестись к себе и другим и должна быть прочитана абсолютно всеми. Может, одним только музыкантам как таковым она не принесет пользы, но в жизни может и им пригодиться.
Кокаин
Одна из мерзейших гадостей среди так называемых «белых безумий» [47], то есть наркотиков «высшего ряда», это, пожалуй, кокаин. Я не буду описывать здесь приятные стороны действия этого яда — описание таковых читатель, увы, обнаружит в моем романе «Прощание с осенью», удостоенном по этому поводу критики в самих «Фармацевтических ведомостях», чем не всякий автор, к тому же «молодой», может похвастать. Только пусть никто не подумает, что я пренебрежительно отношусь к данной области знания — я и сам в детстве, увлекаясь химией, мечтал о карьере аптекаря, и до сих пор во мне живет тайная симпатия к представителям этой профессии. Тем не менее тут есть некая доля «опять-таки» не вполне аналитически понятного юмора. Судите сами: в опубликованной вышеупомянутым органом статье «Растения-пророки и новый растительный наркотик пейотль» [48] профессор фармакогнозии Виленского университета д-р Мушинский произносит следующее: «Вместо того чтоб описывать своими словами действие кокаина, позволю себе процитировать фрагмент одного из новейших польских романов Станислава Виткевича (почему без Игнация? Должен, кстати, добавить, что ни на каком ином языке, кроме как на польском, я романов не писал) под названием «Прощание с осенью» — 1927. Я не литературный критик (слава Богу!) и не могу судить о достоинствах этого произведения, однако если речь идет (с какой стати?) о моих личных впечатлениях, я назвал бы роман препохабным. Я не стал бы и упоминать о нем, дабы не возбуждать нездоровое любопытство, если б не то обстоятельство, что это единственный известный мне польский роман, в котором с необычайной точностью отображены впечатления кокаиномана. Вот содержание одной из глав: Атаназий Базакбал, участвуя в кокаиновой оргии, предваряемой оргией алкогольной, у своего друга гр. Логойского, переживает следующее...» Далее — точная, в тридцать четыре строки, цитата из моего романа. (Скобки в цитате из проф. Мушинского — мои.) Почему проф. Мушинский не цитирует какой-нибудь «заграничный» роман, хотя бы и в собственном переводе, — не знаю. Как бы там ни было, он даже решается пробудить в читателе «нездоровое любопытство», лишь бы процитировать мое описание того, как видит мир начинающий кокаинист. Пожалуй, добротность описания этим гарантирована. Я не фармаколог и не физиолог, но согласен с мнением проф. Мушинского — описано н е п л о х о. Если уж Мушинский не стеснил себя никакими соображениями, адресовав читателей к моему роману, то и я могу не смущаться, тем более что в романе после описания «искусственного рая» следует точный перечень пагубных последствий пребывания в оном раю; об этом абзаце проф. Мушинский запамятовал, а ведь он мог бы многих отпугнуть от попыток проникнуть в призрачные сезамы «белого безумия». Прошу простить, что я так долго копаюсь в этой материи, — сам не знаю почему, однако факт критики проф. Мушинским моего романа (увы, критики было неимоверно мало) для меня — п р и ч и н а п р я м о - т а к и д и к о г о наслаждения.
Итак, я должен еще добавить, что первые впечатления от кокаина обманчивы и в дальнейшем он не исполняет данных им обещаний. Возможно, как утверждают иные, его длительное употребление (которое в 95% случаев кончается гадкими, мучительными видениями, полным распадом, безумием и самоубийством) дает нечто иное. Однако, исходя из последствий злостного кокаинизма, которые я наблюдал на нескольких своих знакомых, я бы никому не советовал пробовать эту гадость. Принять на пробу может человек, имеющий исключительно высокую сопротивляемость порокам (к таким, вопреки расхожему мнению, я должен отнести самого себя), притом человек, которому это может что-то дать в ином измерении, например, художественном. Но пробовать опасное вещество забавы ради, по-моему, — большое легкомыслие, а людей, которые дают его тем, кто не годится для такой пробы и, я бы сказал, «не достоин» ее, я считаю безумцами. Увы, человек закокаиненный (как, впрочем, каждый хроник — вспомним эти гнусные «насилования» насчет «еще рюмочки» и это навязчивое потчевание «сигаретками») склонен «поднимать» всех на уровень своего «paradise artificiel»[49]. И поступать так может тот, кто в трезвом состоянии при самой мысли об этом содрогнулся бы от отвращения и негодования. А происходит так потому, что: 1. определенные минуты кокаинового опьянения действительно очень приятны, и без всякого демонического стремления кому-либо повредить может появиться желание оказать ему эту сомнительную «добрую услугу», 2. кокаин парализует все тормозящие центры, часто побуждая к поступкам, именуемым «неприличными» (каковой термин проф. Мушинский употребляет в значении «непривычный»). Натурально, это не доказывает, будто я был под кокаином изнасилован каким-то графом, — я не только графом, но и вообще — повторяю: вообще никогда и никем изнасилован не был, поскольку вопреки сплетням питаю к мужеложеству непреодолимое отвращение. Но по странной интуиции я описал в романе сцену, когда субъект, в нормальном состоянии ничего гомосексуального в себе не имеющий, дает себя совратить человеку с врожденной патологией. Как говорил мне потом один знакомый, читавший монографию Мейера о кокаине, там приводятся реальные случаи этого рода, о которых я никогда не слышал.
Опасность кокаина состоит не столько в удовольствиях, которые он доставляет, сколько в непропорционально более выраженной тягостной реакции после его приема. Я утверждаю, что люди, ставшие отпетыми кокаинщиками, даже и не пытаются, принимая мерзкую отраву, вновь «удостоиться» экстаза, впрочем, уже и недостижимого в первоначальной форме, а лишь стремятся любой ценой устранить гнетущую «глятву». Кокаин способен вызывать депрессию столь всеобъемлющую, что никоим образом невозможно объяснить себе ее исток и тем ее обезвредить. При алкогольной «глятве» это еще до некоторой степени возможно. Можно отличить реальные неприятности, которые значительно возрастают, от общего фона отчаяния и пессимизма — побочного результата злоупотребления наркотиком. С кокаином это различение не проходит: ты в самом центре мерзости мира и существования вообще. Ничто не убедит злосчастного «глятвюка» в том, что, в конце-то концов, жизнь лишь в исключительных случаях есть сплошная череда мучений. Мельчайшие препятствия вырастают до размера непреодолимых завалов неудач, мелкие неприятности становятся сущими бедами, а тень настоящего, обезображенного и искаженного, падает на все прошлое, превращая его в серию чудовищных ошибок и бессмысленных страданий, сама же мысль о будущем при таком освещении, а точнее затемнении, становится пыткой не- вы-но-си-мой. Состояние — отчетливо самоубийственное. Обесцениваются вещи, которые до сих пор составляли единственный смысл жизни, вызывают омерзение и благороднейшие занятия, и развлечения, гангреной поражена самая сердцевина сути человеческой — вот обычный комплекс впечатлений, составляющих кокаиновую «глятву». Если во время действия яда, вследствие ослабления отрицательных восприятий, все кажется легко достижимым, а любое мельчайшее впечатление (от сучка в стене до произведения искусства) напоено каким-то немыслимым совершенством, которое в нормальном состоянии присуще лишь исключительно удачным художественным и жизненным комбинациям, то потом наступает (причем часто после приема новых доз яда, в течение того же цикла интоксикации) внезапная метаморфоза: все положительные ценности оборачиваются отрицательными, только в неслыханно, гигантски преувеличенной пропорции. Это наваждение ужасающей силы, и нет речи о том, чтоб объяснить его себе как нечто мимолетное — вследствие атаки буквально на все сферы психики, на все чувства и интересы возникает настоящее мировоззрение с такой логикой структуры, что борьба с ним кажется чем-то сверхчеловеческим, а учитывая прямо-таки метафизическую последовательность этой храмины мерзости — чем-то противоречащим логике. Либо землю грызть, либо втянуть новую порцию яда — два единственно возможных выхода. Можно их избежать, приняв колоссальную порцию брома или чего-нибудь подобного и очнувшись в состоянии, далеком от душевного равновесия и радости жизни, но, во всяком случае, — в сносном; в состоянии серой обыденности — вроде атмосферы в приемной какого-нибудь учреждения или в зале ожидания на железнодорожной станции: по крайней мере, хоть чего-то ждешь, а это уже немало. Кокаиновая «глятва» исключает даже ожидание: ее главный мотив — стремление как можно скорей покончить с этим чудовищным нонсенсом, жизнью.
