весьма печальный результат в масштабах всей национальной культуры. Тем более что спортивные рекорды так же, как и рост, и сила человеческая, наверняка имеют определенный предел, которого не перескочить, хоть ты тресни. Конечно, должны быть специалисты, которые смогут посвятить себя только установлению рекордов. Пускай себе будут, и пусть даже отдыха ради определенное количество людей следит за их достижениями. Но не может же это доходить до такой степени, чтоб уже ни на что другое времени в жизни не осталось, во всяком случае — в сфере мысли. Потому что кроме того есть радио (радиоверчение), а в музыкальном отношении — то, что я называю «воющим псом»[83], есть дансинг — иной раз уже с раннего утра, есть кино, которое все меньше нового может сказать и в обещанное великое будущее которого верится все меньше, есть газетка, пухнущая день ото дня и многим заменяющая всякое иное чтение — например, тем, для кого Уоллес или наш Марчинский (о Боже!) — уже литература слишком трудная. Ни на какие так называемые «высшие» интересы нет времени: грозит полное озверение и отупение. Уровень статей, книг и театра постоянно снижается до вкусов данного общественного среза, в итоге воспитываются поколения все менее ценные, до их уровня снова надо снижаться; так дело дойдет рано или поздно до общества кретинов, для которого в самом деле даже пьесы Кеджинского будут театральной «невнятицей» по причине их излишней философской глубины, которому даже кабаретная музычка покажется серьезной музыкой, а сегодняшнее вагонное чтиво — столь же трудным, как нынче — теория Эйнштейна. По всем пунктам исчезают притязания на то, чтоб пытаться создать нечто совершенное само по себе, уходит искренность, стремление к истине, желание приложить настоящие усилия; задача одна — добыть деньги любой ценой. Естественно, такому положению вещей способствует и буквально обнаглевшая литературная критика, которой заняты по большей части люди, уже ни к чему иному не способные и оттого вынужденные быть критиками, так как иначе они бы попросту вымерли. В огромном масштабе происходит фальсификация ценностей, прежде — в довоенное время — трудновообразимая. Перемены эти происходят постепенно и незаметно — на наших глазах меняются люди, которых мы привыкли ценить за их правдивость по отношению к себе и другим, «Umwertung aller Werte»[84], но — in minus[85].
Спортивная разнузданность — одна из составляющих общего сдвига в сторону тьмы. При этом умеренные занятия спортом среди непрофессионалов — вещь великолепная, противодействующая физической деградации. Тот же, кому спорт не по плечу, может — но только обязательно, и все тут — ежедневно делать гимнастику Мюллера, без всяких снарядов. Можно, впрочем, добавить гантели. Для ежедневной гимнастики требуется, однако, несколько больше воли, чем для ежедневного тщательного мытья. Вскочить на двадцать минут раньше, чем обязательно нужно, чтобы с тяжелой от недосыпа головой делать, казалось бы, бессмысленные движения, это высокое требование для среднего работника умственного (да и чувственного) труда. Но надо на это решиться — иного выхода просто нет; уже через месяц-два несчастный, который до сих пор не делал гимнастики, поймет, сколько он потерял, а через год- два, не говоря об улучшении психического состояния и приливе физических сил, он с изумлением обнаружит даже перемены в строении своего (быть может, прежде захиревшего) тела. Под влиянием массажа исчезает жир, и даже шершавая кожа становится гладкой, крепнут мышцы, и все тело обретает небывалую свежесть и легкость. День, в который по каким-то причинам невозможно было сделать гимнастику, воспринимаешь как день проклятый. Все время чувствуешь отсутствие чего-то неопределенного и даже легкое отвращение к самому себе. Конечно, не стоит перегибать палку, начинать надо с небольшого числа упражнений (упражнения с утра — массаж на ночь), а главное — не расхолаживаться поначалу, когда начнут болеть все мышцы, особенно брюшные. На живот, эту самую запущенную часть тела, Мюллер обращает особое внимание. Смех и кашель в первые дни исключены. Но боль окончательно проходит через три-четыре дня, и остается только чистое наслаждение. Понятно, не в сам момент гимнастики. Это, кроме бритья, самое серьезное из повседневно требуемых усилий. Но оно стократ окупается в течение дня, хотя бы как обязательный волевой акт, к чему в дальнейшем некоторым представляется мало случаев. Среди прочих качеств гимнастики Мюллера — ее положительное влияние на функции кишечника и желудка. Упражнения следует выполнять строго перед завтраком и первой сигаретой — конечно, если найдутся такие, кто по прочтении данной книги посмеет курить.
III. О бритье
Кто-то сказал: «Хорошо намылиться, взять острую бритву или лезвие для станка — вот и все». Ничуть не бывало: бритье — вещь стократ более сложная. Не всякий человек, обязанный иметь о бритье полное представление, действительно о нем осведомлен в степени, необходимой для собственных потребностей. Наблюдение за многими знакомыми и тот факт, что лишь теперь, после двадцати пяти лет бритья, я дошел до некоторых основных сведений, склоняет меня к тому, чтобы посвятить этой трудной проблеме несколько страниц данного appendix’а. (Безумно люблю всяческие «аппендиксы», отступления, пояснения, дополнительные выводы и поправки — но только не в портретах и ни в коем случае не по требованию клиента — такое просто исключено.) Итак, разумеется, надо иметь хороший помазок и хорошее мыло[86]. Затем — о ч е н ь г о р я ч у ю в о д у; намочив в ней помазок, увлажнить им места, которые предстоит выбрить, после чего потереть их мылом и намыливать помазком как можно дольше. Естественно, не час и не два. Это банальные советы, для полных уж примитивов по части бритья. Но есть вещь, известная далеко не каждому самобрейщику-любителю: н а д о и з у ч и т ь т о п о г р а ф и ю с в о е г о л и ц а, то бишь знать точно, в какую сторону растут волосы в данном месте, а это не у всех одинаково. Изучив топографию, н а д л е ж и т с р а з у в с е у ч а с т к и (д а ж е у с ы) б р и т ь п р о т и в в о л о с а, п р и ч е м б р и т ь т о л ь к о р а з, а не сначала в направлении роста, потом мылить снова и лишь тогда брить против волоса. Это только ненужное раздражение кожи и трата времени. Далее — не всякий знает, что безопасную бритву с л е д у е т д е р ж а т ь с т р о г о п о д у г л о м о к о л о 45° к п л о с к о с т и д в и ж е н и я. Не всякий знает и то, что ручку бритвы следует регулировать по силе закрутки, и чем слабее она закручена, тем острее режет, а в наиболее раскрученном состоянии лучше подходит для бритья щетины старой и жесткой. Вот и все. Но все ничто, если у вас нет машинки для заточки лезвий «Аллегро». Это просто чудо. Каждый, кто бреется, а в особенности тот, кто бреет усы, знает, что это за адская проблема — бритье: ее решение — удачное или неудачное — бросает отсвет на весь день, безотносительно к тому, чем он заполнен. Могу сказать (а я вовсе не агент фирмы, производящей эти машинки), что буквально начал новую жизнь с тех пор, как употребляю благословенное «Аллегро». Для меня остается загадкой — почему ни одна лезвийная фирма, начиная с гениального в общем-то «Жиллетта», не производит конвертов, так заклеенных и опечатанных, чтобы в них было невозможно подложить старые лезвия, на один раз наточенные и завернутые в промасленную бумагу. Покупаешь пять лезвий, из них одно или два хороши, а остальные после первого же бритья никуда не годятся. Настроение целого дня, успехи, творчество, государственные дела — все зависит от какого-то мерзавца, который живет себе припеваючи за счет подделки лезвий. Однако ни утреннее бешенство, ни порезы на морде, которую потом жжет целый день, и т. п. не существуют с момента, когда становишься обладателем «Аллегро». Устройство это стоит дорого (сейчас около 28 зл.), но окупается безусловно. Если оно не самортизируется быстро (а о д н и м л е з в и е м м о ж н о п о л ь з о в а т ь с я д в а - т р и м е с я ц а!), то бесспорно окупится уже хотя бы психически, чего в деньги не переведешь. Все прочие машинки, которые я перепробовал, по сравнению с «Аллегро» — ничто.
IV. О геморрое
Как-то поутру, много лет назад, ко мне ворвался приятель (говорят, он даже был графом) Ксаверий Икс и прокричал банальные слова: «Эврика! эврика!» Должен по секрету сообщить, что он давно страдал геморроем (или гемерроем, как выражаются люди благовоспитанные), а мои нынешние откровения никак не могут его взволновать, поскольку он погиб в 1919 г. на войне с большевиками. Был он кавалеристом, причем хорошим. Треклятые «пуговки», или «вишенки», как он говаривал, немало ему досаждали, но на
