– Там, на дороге, он что-то несет. Да, несет мешок, разве ты не видишь, что это мешок?
При этом они отдаляются друг от друга.
– Какой у вас огромный петух, – говорит Виллац и смотрят мимо нее. Еще много времени пройдет, прежде чем они в состоянии будут смотреть друг другу в глаза.
Марианна оглядывается во все стороны, ища петуха, и спрашивает:
– Где же он?
Виллацу приходится ответить, что он видел петуха накануне, но что это великолепный петух.
– Да, красивый, – соглашается Марианна. – Гребень у него торчит прямо вверх, не у всех петухов такие гребни.
Тут к ним подошел Феликс, и они были спасены… на этот раз.
Какое чудное, удивительное время переживалось!
Когда теперь Виллац ездил верхом, то уже не для того, чтобы на него смотрели из домов по дороге; он совершал длинную дорогу исключительно чтобы иметь возможность видеть дом и сад Марианны. Мягкая летняя погода и сверкающие глаза! Он жил в мире сладкой истомы; она гнала его в лес, в горы, обратно в дом, на прогулки без цели. Где он лежал по ночам? В траве, на сене, на детских качелях в саду – везде, везде понемногу, а иногда в постели, не раздеваясь, обессиленный.
Он стал непостоянен и обеспокоен; у него не хватало терпения довести чтонибудь до конца. Он уже не просиживал по целым часам на реке с удочкой. Может быть, и прежде, предаваясь этому пустому занятию, он разыгрывал из себя большего англичанина, чем был на самом деле.
Готфрид был его товарищем в это время, он терпеливо выслушивал его излияния и участливо относился к нему. Паулина? Ну что же, конечно, она… Паулина ходила теперь хорошо одетой, как брат, она хорошо питалась и имела вид здоровый. Но она по-прежнему оставалась застенчивой, напоминая собой нежный цветок. Она даже ни разу не спросила его, Виллаца, который час, так что он не имел случая показать ей свои часы. Готфрид же расспрашивал по своей простоте и об Англии, так что Виллац мог рассказывать. Готфрид успел выучиться порядочно французскому языку, так что уже не представлял из себя полного ничтожества.
– Я видел, что Антон опять пошел к Хольменгро, – сказал Виллац равнодушным тоном.
– Да, пошел? – спросил Готфрид.
– И вчера он был у них. Решительно не понимаю, что он там делает целый день Марианна сама сказала, что он ей надоел.
– Да? Так он, должно быть, ходит к Феликсу.
– Может быть, но я видел, что они встретились с Марианной. С полчаса тому назад. Должно быть пошли за курятник.
– Я сбегаю, посмотрю, если хочешь.
– Нет, ты не думай, чтоб я этим интересовался! Пусть их себе!… Да, что я хотел сказать? Правда, что Белла очень статная лошадка?
– Да, и ужасно умная, – отвечает Готфрид и рассказывает о том, как он ходит за лошадью.– Она стоит так тихо, когда я ей мою копыта – и оборачивается, смотря мне вслед, когда я ухожу.
Виллац не слушает: его мысли заняты другим, и он вдруг спрашивает?
– Умеешь ты молчать?
– Молчать?
– Да, молчать, как могила. Если можешь, то я попрошу тебя оказать мне большую услугу.
– Да, я умею молчать! – торжественно уверяет Готфрид.
– Лучше не обещай, если не сможешь выполнить. Это очень важная вещь. Дело в том, чтобы передать это письмо.
– Я его передам.
– Передать в ее собственные руки. Ты видишь, кому оно адресовано?
– Да.
– Мне нужно, чтобы ты сделал это скорее. А главное – под секретом. И поскорее… ах, нет, я не то хотел сказать… я рассеян… Но ты понимаешь, как это важно. Если застанешь там Антона, так подмигни ей, и она сплавит его.
– Хорошо.
– Только, чтоб Антон ни в коем случае не заметил.
– Не заметит!
Готфрид пропадал очень долгое время; казалось, конца не будет его отсутствию, и Виллац пошел ему навстречу. Он встретился с ним на мосту. Готфрид был осторожен и лег под кустом. Он вынул письмо.
– Ты не отдал письма? – со страхом спросил Виллац.
– Как же. А она просила передать это в твои собственные руки.
– Ответ!.. Она прислала ответ. Молодец, Готфрид. Они пошли домой. Виллацу хотелось прыгать, но это было бы несогласно с его достоинством. Что могло быть написано в письме?
– У меня есть тросточка, – сказал Виллац.– Я подарю ее тебе. Знаешь ты, что говорится в письме?
