особой бумаге, особо тщательно, красиво и подписываются соответствующими уполномоченными; при каждой подписи прикладывается печать этого уполномоченного.
И вот в определенный день мы съехались в Москве, в доме, который был нанят на время коронации для министра иностранных дел - князя Лобанова-Ростовского. С одной стороны были pyccкиe уполномоченные с состоящими при них чинами, а с другой стороны, Ли-Хун-Чан со всею своею свитой.
Когда мы собрались и сели около стола, то князь Лобанов-Ростовский обратился к нам и говорит, что соглашение особой важности, которое мы имеем подписать, известно уполномоченным, т. е. ему, мне и Ли-Хун-Чану, поэтому его не стоить читать; оно уже было показано сотрудникам Ли-Хун-Чана, сотрудники, вероятно, познакомили с ним Ли-Хун-Чана; что соглашение это переписано все точно, что секретари его проверили и нам теперь следует только подписать. Но что, впрочем, сотрудникам Ли-Хун-Чана может быть угодно его еще раз прочесть.
Таким образом, один соответствующей экземпляр был дан в руки сотрудникам Ли-Хун-Чана для прочтения (в этих случаях обыкновенно подписываются два экземпляра: один пишется для нас, а другой для Китая) - я с своей стороны взял экземпляр, который был переписан для нас, чтобы его просмотреть, а именно, чтобы удостовериться, что тот пункт, который касается нашего обязательства относительно защиты Китая от внезапного нападения, написан именно так, как он был написан в первоначальной редакции, т. е., что мы обязуемся охранять Китай только от нападений Японии.
Вдруг, к моему ужасу, я вижу, что пункт этот написан не так, как он был написан в первоначальной редакции, а именно так, как он затем был исправлен князем Лобановым-Ростовским, что и вызвало с моей стороны просьбу к Его Величеству, чтобы редакция пункта была принята в первоначальном виде. Как я уже говорил ранее, Государь, уже приехавший в Москву, сказал мне, что он об этом говорил князю Лобанову- Ростовскому и что князь не встретил никакого затруднения к тому, чтобы вернуться к первоначальной редакции. 54 Это вынудило меня подойти к князю Лобанову-Ростовскому, отозвать его в сторону и сказать ему тихонько на ухо:
- Князь, ведь такой-то пункт не изменен так, как хотел этого Государь.
Я думал, что это было сделано князем Лобановым-Ростовским преднамеренно, - вдруг, к моему удивлению, он себя ударил по лбу и сказал:
- Ах, Боже мой, я и забыл сказать секретарям, чтобы они переписали этот пункт в первоначальной редакции. Но нисколько этим не смутился, посмотрел на часы, было уже 12 с четвертью; тогда князь Лобанов-Ростовский хлопнул несколько раз в ладоши, вошли люди, он и говорит:
- Подавайте завтракать. После подписания договора предполагалось, что будет завтрак у Лобанова- Ростовского.
Затем, обращаясь к Ли-Хун-Чану и к присутствующими, князь Лобанов-Ростовский сказал:
- Теперь уже прошло 12 часов, пойдемте завтракать, потому что иначе кушанье испортится, а после завтрака мы и подпишем.
Мы все пошли завтракать, кроме двух секретарей, которые в это время, пока мы завтракали, снова переписали договор в том виде, в каком он был написан князем Лобановым-Ростовским по моему указанию в Петербурге в первоначальной редакции; так что после завтрака на столе лежали уже не те договоры, которые лежали ранее, а договоры с одним измененным пунктом. Вот этот договор в новой, а в действительности первоначальной редакции, и был подписан с одной стороны Ли-Хун-Чаном, а с другой - мною и князем Лобановым-Ростовским.
Договор был актом чрезвычайной важности и, если бы мы следовали этому договору, то России, конечно, не пришлось бы пережить позорную японскую войну и мы стояли бы твердою ногой на Дальнем Востоке.
Но, как это я буду иметь случай рассказывать далее, - мы сами - не то коварно, не то легкомысленно - нарушили этот договор и пришли на Дальнем Востоке к тому положению, в котором находимся и ныне.
После подписания договора он был ратифицирован, как китайским богдыханом, так и русским Императором. Договор этот должен был служить базисом всех наших отношений с Китаем и всего нашего положения на Дальнем Востоке. 55 Ли-Хун-Чан после подписания договора оставался в Москве до выезда Его Величества. Мне случалось часто видеться с Ли-Хун-Чаном: или он приезжал ко мне, или я приезжал к нему. Ли-Хун-Чан жил на частной квартире, которая была нанята для него и предоставлена ему, как чрезвычайному уполномоченному китайского богдыхана.
Ли-Хун-Чан привык ко мне, и поэтому больше уж не занимался в моем присутствии различными китайскими церемониями. При нем было несколько телохранителей, но эти телохранители в Китае понимаются иначе, нежели у нас. У нас телохранителями называются часовые или агенты, которые охраняют жизнь и здоровье человека от стороннего покушения; в Китае же телохранителями называются те лица, которые занимаются буквально только телом того лица, которое они охраняют; поэтому они постоянно находятся около него: утром они делают ему туалет, вечером раздевают, в течение дня делают ему массаж, трут различными благовонными мазями, одним словом, исключительно занимаются его телом. И многие из таких занятий Ли-Хун-Чан предоставлял делать своим телохранителям даже в моем присутствии.
Однажды, когда я был у Ли-Хун-Чана, вдруг доложили, что приехал с визитом Эмир Бухарский. Ли-Хун- Чан сейчас же привел себя в полный порядок, сел важно на кресло и, когда Эмир Бухарский со всею свитою вошел в гостинную, в которой он сидел, то Ли-Хун-Чан встал, сделал к нему несколько шагов и с ним поздоровался.
Так как я обоих хорошо знал, то не удалился, а сидел вместе с ними. Эмир Бухарский был видимо шокирован важностью Ли-Хун-Чана, а поэтому первым делом дал ему понять, что он представляет собою царственную особу и отдает визит самому Ли-Хун-Чану только из уважения к его владыке-богдыхану; он все время расспрашивал Ли-Хун-Чана о здоровье богдыхана, о здоровье его матери и совсем не интересовался здоровьем и вообще личностью самого Ли-Хун-Чана, что для китайцев, при их церемониях, конечно, являлось крайне обидным.
С своей стороны Ли-Хун-Чан все время допрашивал Эмира Бухарского о том, какой он религии, объясняя ему, что вот китайцы держатся религиозных начал, установленных еще Конфуцием, и все 56 пытался узнать, какой же религии держится сам Эмир Бухарский и его подданные.
Эмир Бухарский объяснял Ли-Хун-Чану, что он мусульманин и держится начал религии, установленной Магометом, объяснял сущность этой религии.
После этих объяснений Эмир Бухарский встал и Ли-Хун-Чан, по собственной ли инициативе, или ему было подсказано, пошел провожать Эмира Бухарского до самой коляски, в которой тот приехал, причем Ли-Хун-Чан шел уже, показывая вид довольно униженный сравнительно с особой Эмира Бухарского.
Я подумал: вот как на него подействовал Эмир Бухарский своим указанием на то, что он, Эмир Бухарский, Царственная Особа
Затем, когда Эмир Бухарский сел в экипаж и экипаж должен был уже тронуться, то Ли-Хун-Чан вдруг что-то закричал. Экипаж остановился. Русский офицер, ехавший в экипаже с Эмиром Бухарским в качестве переводчика, спросил: 'Что вам угодно?'
Ли-Хун-Чан говорит:
- Передайте, пожалуйста, Эмиру, я ему забыл это сказать, теперь я припомнил, что этот самый Магомет, который основал его религию, он ведь также был в Китае и там он оказался каторжником, его из Китая выгнали и вот, вероятно, он попал к ним и там основал их религию.
Это было так неожиданно, что по-видимому Эмир Бухарский был озадачен такой выходкой, для меня же стало ясно, что это была месть Ли-Хун-Чана по отношение Эмира Бухарского за его царственную важность.
Затем, Ли-Хун-Чан, очень довольный, вернулся к себе в гостинную; так как было уже поздно, я оставил Ли-Хун-Чана и отправился к себе домой.
Если обратиться к официальным сообщениям газет того времени, то можно видеть, что о приезде всех царственных особ, особ высокопоставленных и их уполномоченных, о приеме и прощании с ними Государя, когда они после коронации оставили Poccию, - обо всем этом были сообщения в 'Правительственном Вестнике'. Вообще о всяком шаге этих высокопоставленных лиц и Его Величества в то время были правительственные сообщения. Менее всего было сведений о Ли-Хун-Чане; ни одного слова не было о его
