И вот Франку больше не нужно было возвращаться в ту обстановку, из которой он вырвался. Директор мог торжествовать и мог каждому знакомому, которого встречал на улице, сообщить эту новость. Он лично сообщил об этом и самому Оливеру. Какой это был счастливый день для директора! Самым большим счастьем было для него, когда он мог доказать, таким путём, превосходство учения, содействовать и поддерживать стремление к знанию. Это было его призванием и его страстью.
По дороге домой директор встретил толпу школьников, возвращающихся из своей экскурсии в горы. Среди них находился и Франк. Разумеется, директор тотчас же сообщил им новость, которая касалась их товарища. Некоторые из школьников отнеслись к этой новости равнодушно, другие же почувствовали зависть. А сам Франк, конечно, не отнёсся вполне равнодушно к этому известию и его загорелое лицо слегка покраснело. Но он не выказал никакой радости. Он уже раньше получал подарки. Ему оказывалась помощь в течение всех этих лет и он никогда не был вынужден сам находить для себя нужные средства. Он привык думать, что всё устроится. Почему же он вдруг должен почувствовать теперь особенную радость? Этот юноша в течение всей своей жизни ни разу не испытывал истинного чувства радости! Он очень старательно учился в школе и был удовлетворён тем, что другие люди высоко ставили его прилежание и его честолюбие. Но он был совершенно неспособен горячо увлекаться, уноситься в высь, парить в небесах и падать на землю, никогда не подвергал себя никакой опасности и благоразумно избегал её. Он был умён и способен, но представлял во всех отношениях ничтожество. Он был создан, чтобы сделаться филологом.
Попрощавшись с товарищами, Франк пошёл домой. Там его ожидал ужин, свежая рыба, что было очень кстати. Отец уже вернулся. Абель тоже, вопреки обыкновению, был в этот раз дома. Старый, дряхлый кот вертелся вокруг стола, ощущая запах рыбы, и мяукал.
Но когда Франк вошёл, то как будто кто-то чужой пришёл в комнату. Он так не подходил ко всей обстановке. После конфирмации он уедет, и бабушка уже теперь чувствует в его присутствии стеснение, как грешница перед пастором. Но может быть, он окажется полезен ей когда-нибудь, как пастор в исповедальной?
Оливер сидит у стола, держа самую маленькую девочку на коленях. Другая девочка, постарше, голубоглазая, сидит у матери. Все ужинают. Оливер имел какой-то придавленный вид и болтал с малюткой, чтобы несколько рассеять торжественное и гнетущее настроение в комнате. Он кормил малютку, но не забывал при этом и себя. Ого! Он мог есть много, если Петра не сидела перед ним.
— За эту рыбу мы должны быть благодарны Абелю, — говорит он, точно это было что-то важное и не находилось в порядке вещей.
Петра, наоборот, была чрезвычайно заинтересована тем, что касалось Франка, и приставала к нему с вопросами.
— Гимназия! — говорит Оливер, кивая ей головой. — Это настоящая дорога!
Но у него не хватало ума, чтобы развить эту тему дальше, поэтому, кончив ужин, он опять принялся болтать с малюткой, давая ей играть белой фигуркой ангела, которую он снял с комода. Вообще, на комоде осталось уже мало безделушек, украшавших его прежде. Слишком часто он давал играть ими детям. А маленькое зеркальце в медной оправе, он взял к себе, в склад, чтобы там смотреться в него. Этот попорченный образ мужчины, эта баба, всё ещё хотел любоваться на себя в зеркало!
Оливер подождал, пока ему можно будет вставить слово. Что это за новость, которую он хотел сообщить? Ионсен стал консулом вдвойне? Это уже известно. Но Оливер внезапно обратился к Петре.
— Говорят, что у Ионсена соберётся большое общество, — сказал он.
От времени до времени он передавал ей, что её помощь нужна в доме консула. Госпожа Ионсен говорила это, намекал об этом и Шельдруп, а также и сам консул иногда находил для неё порою работу. Впрочем, ничего подобного не было сказано Оливеру. Он не так понял, или просто выдумал! Но всякий раз Петра, услышав это, надевала своё воскресное платье и уходила. Никому это не мешало, а она во всяком случае имела свободную минуту.
— Разве у них будут гости? — спросила она Оливера.
— Вероятно, раз он сделался консулом вдвойне. Ты это узнаешь, конечно.
— В таком случае, я должна идти помогать им?
— Разумеется. Может быть даже, ты должна пойти туда сегодня вечером и вымыть контору. Я хорошо не расслышал.
Петра ушла. Бабушка осталась у детей, и комната постепенно опустела. Оливер украдкой последовал за женой и ревниво наблюдал, идёт ли она прямо к консульскому дому. Но Петра уже привыкла к его подсматриванию и знала, что он подстерегает её на каждом углу. Во избежание ссоры, она идёт прямо, не уклоняясь ни в какую сторону.
XII
Годы проходили. Фиа Ионсен выросла. Она была теперь почти одного роста с матерью, с тёмными глазами и бледным личиком, но она была хорошенькая. Жители города обладали ведь хорошей памятью и помнили, когда она родилась. Да, они помнили это, а также вспоминали, как она была одета во время конфирмации! Женщины у колодца часто и теперь разговаривали об этом. Не худо быть Фией Ионсен!
Брат Фии, Шельдруп, ездил учиться в разные страны. Жители города иной раз совершенно теряли его из вида. Но Фиа оставалась дома. Она училась танцевать, играть на рояли и недурно рисовала. Сначала она училась рисованию в школе и брала отдельные уроки у учителя, но затем она побывала в больших городах и столицах и там развила свой талант. Она смеялась над своими прежними рисунками, хотя отец её с гордостью показывал всем гостям разрисованные ею тарелки, украшавшие стены столовой в его доме.
Фиа была ещё очень молода, но на неё жалко было смотреть, так она была худа. Конечно, она питалась хорошо, но мускулы у неё совсем не были развиты, она не упражняла их. Какую же работу она могла исполнять? Ей не нужно было иметь какую-нибудь профессию в жизни, её талант был бесполезен. Её жизнь была бессодержательна.
— Ей надо какую-нибудь настоящую работу, — говорил доктор.
Он повторял это в течение многих лет и раздражал этим родителей. Работу? Какую же работу должна исполнять их дочь?
— Может быть, она должна сделаться прислугой? — насмешливо спрашивал консул.
— На это она не годится, — отвечал доктор.
— Даже и на это не годится?
— Нет. Но снимите у неё из ушей брильянтовые серьги, и пусть она работает в саду.
— Для этого у меня существуют учёные садовники.
Бедненькая Фиа всё же постоянно занята. Она работает очень усердно для того, чтобы устроить выставку своих рисунков.
— Ах, Боже мой, — вздохнул доктор.
Оба сидели в конторе двойного консульства и консул не мог поэтому предоставить доктору идти своей дорогой и не разговаривать с ним.
— Моя дочь ведь не мешает вам своим искусством, — заметил консул. — Между тем многие критики одобрительно отзывались об её таланте.
— Знаем мы это! Но на что девочке, чёрт возьми, её искусство, если она больна и слаба?
— Это пройдёт, когда она вырастет.
— Ну, это неизвестно.
Удивительно, как это консул выносил такие речи доктора, и ни разу все эти годы не указал ему на дверь! Правда, доктор пользовался огромным уважением в городе, но разве можно было это сравнить с тем почтением, которое оказывалось консулу всеми гражданами? Да, в самом деле, это было загадкой, что доктор мог столь смело разговаривать с такой важной особой, как консул! И как раз теперь консул имел ещё меньше оснований выносить дерзкие речи доктора и сдерживать своё раздражение. Однако, он сказал только:
— Мы, родители, надеемся, что Провидение окажется более милостивым к нашей Фие, чем вы,
