– Да, – ответил Ларс Мануэльсен.
Он вернулся домой и закинул сорочье гнездо подальше, а после этого отправился в гостиницу. Это был другой его дом, – жена его стряпала на кухне при гостинице, а сам он носил туда багаж приезжих. Юлий до некоторой степени содержал мать за то, что она на него работала; отец жил «чаевыми».
Юлий был неплохой делец. Он читал неважно и писал только отметками и значками для собственного употребления, но у него были большие способности и чудовищная память; счета гостиницы в любую минуту вставали совершенно ясно в его голове. А разве не чертовское искусство завести гостиницу с пустыми руками? Разумеется, вначале ему пришлось занять денег в Сегельфосской ссудно-сберегательной кассе в ту пору, когда все занимали; он употребил их на постройку дома, на бревна и оборудование, а не на причуды и щегольство. По-видимому, счастье улыбалось ему; правда, молоденькая Полина из усадьбы Сегельфосс, та, что так хорошо подходила к гостинице, отказала ему; глупая девчонка, должно быть, его не любила; но в остальном Юлию очень везло. От того, что первый дом его сгорел, едва он его как следует отстроил, он ничего не потерял, наоборот, даже на этом заработал, сделав хорошее дело. Юлий выстроил новый дом и нажил вдобавок на инвентарь: раньше было две кровати, теперь стало шесть. Это было сущее счастье, прямо свинская удача.
А с осени стали появляться первые постояльцы. Первым явился один с почтового парохода, он пожаловал в Буа с шубой под мышкой и с образцами в ручном саквояже. За ним – другой, этот был еще больше похож на коммивояжера, у него было по саквояжу в обеих руках, и Юлий помог ему снести их. А вскоре появились и настоящие коммерсанты с окованными железом сундуками, эти не могли раскладываться в Буа, им нужна была гостиница, большая зала. С этого времени Юлий сделался настоящим содержателем гостиницы, он приставил своего отца носильщиком, а себя возвел в администраторы. В мертвые же летние и зимние месяцы Юлий был всем, чем угодно, высматривал себе кусок насущного хлеба, как ворон, даже работал на сушке рыбы у Теодора из Буа, когда не было другого заработка.
Итак, Юлию и всем детям Ларса Мануэльсена жилось хорошо. У Даверданы был собственный дом и верный доход; изредка и она приходила помогать в гостиницу, когда постояльцев набиралось много. Трое других жили тоже самостоятельно, сестра была замужем в Тронгейме, одного брата пастор Лассен пристроил в управление маяками, а другого, который вышел незадачливым, он отправил в Америку. В общем, надо сказать, брат Лассен сделал для семьи, что мог, сам же он был важным человеком, могущим кое-что сделать! Но он делал не больше того, что мог себе позволить. Например, Юлий задумал соорудить дешевым манером у себя на гостинице вывеску; приказчик Корнелиус из Буа брался написать ее на железной полосе, и Юлий написал брату, прося его разрешения написать на вывеске «Гостиница Лассена». Это не прошло, нет, как и можно было ожидать, – пастор Лассен ни в коем случае не желал, чтобы его имя фигурировало на гостиничной вывеске. «Напиши: «Гостиница Ларсена», —ответил он, – а я остановлюсь у тебя, когда поеду на север». Дальше он спрашивал, ведет ли господин Хольменгро свое большое мельничное дело, и так же ли он богат, и, наконец, писал, что мельком встретил раза два в Христиании Марианну и что она стала очаровательна, – поклонись ей от меня!
– Ларс дурака валяет! – сказал Юлий и захохотал без зазрения совести.
Вошедший отец вразумил его, что Лассен не такой человек, чтоб над ним смеяться.
– А мне плевать на него, – сказал Юлий.– Что там еще в письме?
Давердана, призванная для прочтения письма, закончила так:
«Не забудь, брат Юлий, следующее: постояльцы в гостиницах часто возят с собой книги и бросают их по прочтении; будь добр, сохрани такие книги, если тебе попадутся, и пришли мне, а я включу их в свою библиотеку и спасу от уничтожения».
– Ох, господи, Ларс и – книги! – пробормотала мать, качая головой.
– Очень-то мне нужно! – язвительно сказал Юлий.– Он не говорит, сколько мне за это заплатит.
– Постыдился бы ты, нехристь!– воскликнул Ларс Мануэльсен.– Там в зале валяются две книжки, я схожу за ними.
– Я уважаю Ларса не больше своего сапога, – заявил Юлий.
Ларс Мануэльсен вернулся с книгами и сказал:
– Если ты не хочешь, то я буду прятать их для Лассена.
Давердана прочла заглавие: «Поджог в Тетервике» и «По горячим следам» и сказала:
– Можно мне взять их?
– Выйдут две славные книжки, если их переплести, – сказал Юлий, дразня отца. – Я не отдам их и за две кроны, так и напиши Ларсу.
Вдруг смех сбежал с его лица, – он увидел в окно ленсмана.
Юлий не во всех делах вел себя так честно, как следовало бы, и не любил, когда ленсман заходил в гостиницу. Он был дерзок со всеми, но еще в детстве лицо у него менялось и вытягивалось как раз тогда, когда надо было проявить мужество. А тут – ленсман, в фуражке с золотым кантом и с сумкой через плечо.
– Здравствуйте! – сказал ленсман.
Более мирного человека нельзя было найти. Приходил ли он, когда надо было описывать имущество Ларса Мануэльсена, или когда Ларс Мануэльсен привлекался к суду за кражу овец с дальнего поля, – всегда говорил он, приходя, «здравствуйте» и, уходя – «мир вам». К Юлию он приходил по поводу весьма злостной мены часов с Аслаком на мельнице; Аслак требовал возврата часов и наказания, но ленсман ограничился только тем, что заставил вернуть часы и примирил противников. Вот каков был ленсман из Ура.
Он садится, говорит с хозяевами о том, о сем и только после этого переходит к своему делу:
– Тут у меня счетах с аукциона, Юлий. Не знаю только, ко времени ли он тебе?
Юлий плохой человек, он не выносит кротости. Так как речь идет только о незначительном просроченном долге по аукциону, он становится груб и заносчив:
– Вам не стоило из-за этого беспокоиться, – отвечает он, – я и сам пришел бы в контору и заплатил.
– У меня здесь были кстати дела.
