Он заслуживает именно 372 то имя, с которым, наверно, сойдет с поста министра юстиции, которое он достаточно заслужил в общественном мнении России, т. е. название каторжника.
Я об этом разговоре в Государственном Совете не знал, мне его передавали уже через несколько месяцев после того, как он имел место.
Через 2-3 месяца после этого покушения я встретил министра юстиции в Государственном Совете. Государственный Совет тогда заседал в дворянском собрании на Михайловской площади, и спросил министра юстиции: а в каком положении расследование, раскрыты преступники или не раскрыты? На это мне министр юстиции сказал: 'Нет, еще покуда не раскрыты, а кстати, я сегодня говорил по вашему делу с Государем Императором'. Я спросил, по какому поводу. Он сказал: 'Вы знаете, артиллерийское ведомство сделало исследование того особого рода динамита, который был вложен в машины; так как это взрывчатое вещество в первый раз попало в руки артиллерийского ведомства и, по-видимому, оно Венского изготовления, поэтому, с разрешения судебной власти, одна склянка динамита была взорвана за городом, там, где происходит стрельба пушками, и оказалось, что это вещество такой силы, что если бы эти машины взорвались у вас в доме, то не только бы ваш дом был бы весь взорван и снесен, но той же участи, в значительной степени подвергся бы и соседний дом Лидваля'.
Тогда я его спросил: 'А что же Государь на это сказал?' Он говорит: 'Вынул из ящика своего стола план вашего дома, подробно мне показывал по плану, как и где были положены адские машины, а когда я заметил Его Величеству о том, что эти взрывчатые вещества были такой силы, то Его Величество мне заметил, 'ну, если кладут адские машины, то ведь не для того, чтобы шутить'.
Из этого я усматриваю, что к тому времени мысль Его Величества о том, что я, или кто-нибудь из моего дома, могли подложить машины для моей популярности - уже потеряла силу, и Государь уже об этом более не соизволил говорить. Я повторяю, что уверен, что Государь повторял то, что ему говорили. Я только одно не могу вспомнить без боли в сердце, что Его Величество, после того, как я служил Его отцу и Ему около 15 лет, жертвуя и своим благополучием и своими материальными средствами и своею жизнью для 373 Него и для родины, может настолько меня не знать, чтобы тому лицу, которое Ему высказало такое предположение, не повелеть молчать и такой гнусности никому не говорить.
Затем уже после, значительно после, я совершенно случайно узнал, кто был тот господин, который подходил к моему дому за день-два до предполагаемого взрыва и который предупредил дворника, чтобы я перешел с левой стороны и перенес спальню мою и спальню жены на правую сторону.
Я дальше расскажу формальную часть следствия, а покуда я рассказывал предварительную часть дела, освещая событие, как оно имело место, какие впечатления я вынес и что я по этому делу узнавал.
Как я говорил, через много времени после совершения этого преступления, мне один знакомый передавал, что к нему приехал один студент Политехнического Института и передавал ему, но под честным словом, что он этого никому не передаст. Он мне передал это, а потому я и не считаю возможным указать это лицо. Так, этот студент рассказал ему, что он сын офицера пограничной стражи (генерала), что на сестре его матери женат Казаринов. Этот Казаринов - вице-председатель общества Михаила Архангела, образованного Пуришкевичем - это одна из партий подкупных борцов за сохранение устоев, приведших нас к японской войне и к 17-му октября 1905 года, как последствие этой войны.
Вот приехал его отец и остановился у Казаринова, женатого на сестре его жены. Он нашел, что Казаринов занимается устройством двух адских машин и, когда его спросил этот генерал, для кого эти машины приготовляются, он сказал, что мы приготовляем, чтобы взорвать графа Витте и его дом. Так как я имею гордость считать как учащихся, так и учащих в Политехническом Институте, а равно и пограничную стражу, в числе моих поклонников и доброжелателей, то этот генерал сказал Казаринову, что если бы он не был ему родственник, то он сейчас же бы дал знать полиции, а теперь он больше у него оставаться не может и сейчас же от него уехал и потом перестал бывать у него.
Затем студент говорил, что он знает, что за несколько дней до 29-го января, когда подложили мне адские машины, то сам Казаринов переехал в маленький дом, находящийся против моего дома.
374 Дом деревянный, где внизу находится трактир, а наверху второстепенные меблированные комнаты. Поселился Казаринов в этих комнатах для того, чтобы наблюдать за картиной взрыва моего дома, который должен был совершиться 29-го января, в 9 часов утра. За день до этого у него заболел дифтеритом его ребенок. У Казаринова, вследствие религиозного экстаза, вызванного смертельной болезнью его ребенка, разыгралось угрызение совести; он не мог остановить преступления, но он подошел к дворнику и дворнику сказал, чтобы я переходил с левой стороны дома на правую, т. е. место более безопасное, не объясняя причины и не зная, что я живу именно на правой стороне, а не на левой. Он думал, что я живу на левой стороне, потому что вечером и ночью на левой сторон было гораздо темнее, а на правой светлее, ибо у нас и в спальне вечером горит огонек.
Я об этом эпизоде не мог передать следственной власти, потому собственно этот эпизод не вошел в следствие, так как я не хотел компрометировать этого студента Политехнического Института, а равно и его отца, ибо я должен был бы все семейство Казариновых между собой расстроить, а о том, что Казаринов такой субъект, который на такую вещь вполне способен, то это известно всем тем, кому известно, что такое Казаринов.
Меня тогда же очень удивило отношение ко всему этому делу тех охранников, которые были при мне. Я в скором времени убедился, что эти охранники были поставлены около моего дома не для того, чтобы меня охранять, а чтобы за мною следить, а в случае надобности, и скомпрометировать. Только в последние месяцы я не замечаю около себя охранников, а в прежнее время они постоянно филировали около моего дома и даже имели квартиру в соседнем доме, чтобы следить за мною, за тем, что у меня делается и что я делаю, дабы в случае какой-нибудь некорректности с моей стороны, меня скомпрометировать там, где это было нужно.
Но так как я никакой компрометации не боялся и не имею основания бояться, то я этому не придавал значения, но только в скором времени просил уволить меня от агентов охранного отделения в том смысле, чтобы они не ходили в моем доме. Но если в настоящее время за мною не следят, то я не могу быть уверенным, чтобы швейцар моего дома не был агентом охранного отделения. Тем не менее, если швейцар - человек очень исправный, то мне безразлично, если он докладывает, куда ему следует о том, кто у меня бывает, и я этим швейцаром дорожу.
По этому поводу я припоминаю такой 375 разговор с графом Милютиным: как-то он рассказывал, что когда он был военным министром, то у него был один курьер, который очень долго у него служил; когда он оставил пост военного министра и хотел переселиться в Ялту, то этот курьер не согласился поехать с ним. Он очень опечалился, но ему кто-то из лиц близких к департаменту полиции сказал: зачем, граф, вы печалитесь, ведь этот курьер, понятно, не может поехать в Ялту, потому что здесь он получал двойное содержание, от вас и от охранной полиции, ибо он агент секретной полиции, и от секретной полиции он получает больше, чем от вас, и естественно, что первого он не хочет лишиться. Из этого видно, что граф Милютин в течение многих лет, будучи военным министром, ближайшим лицом к Императору Александру II, все-таки подвергался надзору, вероятно со стороны шефа жандармов, графа Петра Шувалова. Граф Милютин мне рассказал это с соболезнованием. Я же, с своей стороны, если мой швейцар агент охранного отделения, что я более, нежели подозреваю, этим доволен, так как имею хорошего швейцара сравнительно за недорогую плату.
26 мая того же года заседание Г. Совета было отменено, вследствие полученных сведений, что готовится террористический акт. Сведение это было передано председателю Г. Совета Акимову, и, поэтому, заседание было перенесено на 30 мая. Накануне заседания ко мне вечером приехал Иван Павлович Шипов, бывший министр финансов в моем министерстве, и предупредил меня, чтобы я 30-го не ездил в заседание Госуд. Совета потому, что меня предполагают дорогой убить бомбой; причем мне передал, что это сведение он имеет от Лопухина, что Лопухин, который живет в одном доме и на одной и той же лестнице, как и он, к нему зашел, - хотя он с Лопухиным домами не знаком, - и сказал ему, что, так как он знает, что Шипов очень дружен со мною, то он считает необходимым его предупредить, что предполагается завтра, когда я буду ехать в Госуд. Совет, или обратно, бросить в меня бомбу.
Причем я должен сказать, что Лопухин после того, как он был уволен от службы, вошел совсем в кадетскую партию вместе с князем Урусовым, и так как он был специалистом по всяким розыскам и вообще по делам секретной полиции, то он занимался в этой партии специально вопросами сыска, то есть контролем над 376 тем, что делает секретная полиция, ибо уже тогда вполне обнаружилось, что секретная
